Эдвард Радзинский - Императрица и мятежная княжна

– …С ним я поняла: любовь похожа на смерть. Эта боль и нежность… Как я любила его! Но ту мечту я любила больше…

Елизавета замолчала. Молчала и Екатерина. Так они молча сидели в тусклом свете свечного огарка. Наконец Екатерина сказала:

– Пусть он помолится Богу за то, что я дала тебе клятву.

– Прощайте, Ваше величество, – засмеялись из темноты. – Мне умереть, вам жить. Что лучше, о, если бы знать?!

– Вам действительно скоро умереть… Неужели не хочется облегчить душу? Кто ваши родители? Кто вы на самом деле? Как ваше истинное имя?

– Вы слишком умны, Ваше величество, чтобы ждать от меня ответов. Я решила умереть Елизаветой. Я заплатила за это своей жизнью. И я умру ею… Все, что я вам сейчас рассказала, этому не помешает. Я освободила его, моя совесть чиста перед ним. И перед собою. Ибо вы никому не посмеете передать все это. Вы будете молчать о моем рассказе даже на Страшном суде. И те, кого вы вынуждены будете посвятить в эту тайну, будут молчать также. Я знаю цену своему поступку. И предвижу все, что случится с той несчастной. Но… я всегда грешила во имя любви.

– Прощайте, голубушка, я исполню свою клятву. Но на прощание я вам скажу: вы страшная!.. И много несчастных спасено будет с вашей погибелью. Вы и есть дьявол во плоти.

– Обе мы дьяволицы. Потому что обе – Королевы.

«Вскоре я уже была в Коломенском и впервые после «болезни» позвала своего нового секретаря».

Кабинет Екатерины в Коломенском.

Завадовский с бумагами в руках восторженно смотрит на императрицу.

– Как драгоценное здоровье Вашего величества? Вы выглядите уже веселой.

– Запомните, молодой человек: истинно великие люди не могут прожить и дня без смеха и шуток, что бы с ними ни случилось. Печальны и надуты только глупцы.

– Но вы были столь больны, вы не выходили несколько дней.

– Ох, друг мой. – Она взяла его нежно за руку. – Я открою вам рецепт от всех болезней, – сказала она, не выпуская руки молодого человека. – Берете тяжелобольного, запираете его одного в огромную двенадцатиместную карету, везете за двадцать пять верст, заставляете выйти и отстоять торжественную обедню от начала до конца под всеобщими взглядами. Затем угощаете его двумя аудиенциями и одной беседой с приезжим коронованным глупцом. Даете ему подписать двадцать бумаг. Затем подаете ему обед, к которому приглашено еще пятнадцать человек, каждому из которых он должен оказывать внимание. Клянусь, уже в середине дня ваш больной будет весел, как птичка. И второй рецепт: работа, работа, работа. Но не забывайте: соединяйте делание с ничегонеделанием. Наконец, третий рецепт: окружайте себя веселыми, забавными людьми. Вот, например, граф Потемкин. Он так неподражаемо шевелит ушами и так презабавно передразнивает любые голоса! А что забавного умеете вы?

– Ничего, Ваше величество, – испуганно отвечал оробевший Завадовский.

– Вот так уж и ничего?

– Совсем ничего… Я только умею говорить всем людям приятное. Отец меня научил: злыми имеют право быть только умные.

Екатерина засмеялась.

– Вам не надо шевелить ушами. Вы и так далеко пойдете.

«Мне надо было непременно обуздать графа Потемкина. И, кажется, я изобрела не самый неприятный способ».

1776 год. Санкт-Петербург, Зимний дворец.

«Еще в Москве в декабре я узнала о смерти всклепавшей на себя чужое имя. В начале года я вернулась в Петербург и готовилась отпустить всех. И, клянусь, я решила не трогать эту тень – эту злосчастную Августу. Я с нетерпением ждала рождения внука. Это должно было укрепить династию. Но боже, боже… Что случилось! Все эти несчастья… эти нестерпимые муки невестки… Я сидела у ее изголовья и ничем не могла ей помочь. Эти крики… И ее последний вздох. И несчастье сына. Его слезы… Все, все пережила я. Рушились все надежды… Как воспален мозг! Когда соколик увидел меня, он сделал то, что надо было сделать, – он зарыдал вместе со мной, как баба. И мы, обнявшись, плакали. И опять все надо было начинать сначала – бездетный Павел, без жены и наследника… А в это время где-то рядом существовала эта Августа, которую в любой момент… И эти вечно бунтующие поляки!.. Как бы нам ни было плохо, мы не смеем забывать об обязанностях. Еще не сняв траур по несчастной невестке, я тут же связалась с герцогиней Вюртембергской и стала подыскивать Павлу новую жену. И вот тогда-то мне пришлось подумать об этой Августе. Как только сняли траур, я, как всегда, созвала в Эрмитаже свой избранный кружок».

Из Зимнего дворца Екатерина переходит в Эрмитаж. Сверкающие огромные залы, увешанные бесчисленными картинами, золотые рамы картин, мрамор эллинских статуй, роспись потолков… И никого. Она идет одна среди этого великолепия.

«Меня окружает здесь множество замечательных предметов. Но мне они совершенно не нужны. Я очень похожа на киргизского хана, которому императрица Елизавета пожаловала огромный дом в Оренбурге, а он поставил во дворе этого дома палатку. И жил в ней. Так и я держусь во всем этом великолепии своего маленького угла».

Екатерина входит в маленькую залу в Эрмитаже. Здесь уже нет ни картин, ни статуй. Вокруг двух столов несколько мужчин упоенно играют в карты.

«Здесь находятся люди, которых я люблю. И здесь, наконец, я не чувствую себя зайцем, которого весь день травят борзыми. Но сегодня здесь меня интересовал только один человек…»

В залу вошел Рибас. Екатерина милостиво улыбнулась ему – и Рибас тотчас поспешил к императрице. Она протянула ему руку. И он поцеловал ее в изящном безупречном поклоне.

«Сей хитрец, которого я тогда оставила в Петербурге, быстро обтесался и умудрился жениться на моей любимой горничной Настеньке Соколовой, незаконной дочери богача графа Бецкого. Эта пронырливая и остроумная женщина в курсе всех моих тайн, так что и муженьку приходится тоже доверять, что я делаю с удовольствием, ибо он не только сообразителен, но и храбр и, говорят, блестяще владеет шпагой. Я сделала его членом своего интимного кружка. Я счастлива высшим счастием правителя. Я будто притягиваю нужных мне в данный момент людей».

Екатерина и Рибас уединились в стороне от играющих.

– У меня к вам вопрос, сударь. Я знаю, что вы ездили с секретным поручением графа Орлова. И по заданию Алексея Григорьевича пытались проверить ложные слухи о существовании некой Августы, якобы дочери покойной императрицы.

– Как проницательно выразилось Ваше величество: именно ложные, – тонко усмехнулся Рибас. – Потому что никакой Августы не может существовать.

«Приятно иметь дело с умным человеком».

– Однако на всякий случай вам следует побеседовать с неким поляком…

– Вы имеете в виду, конечно, господина Доманского, – мило улыбнулся Рибас.

– Я стараюсь не запоминать имен подобных господ. Итак, я собираюсь непременно помиловать сего господина, учитывая его молодые лета и то, что авантюрера завлекла его в любовные сети… Но он этого пока не знает.