Кен Фоллетт - Мир без конца

На мгновение все замерли, затем Ральф издал неопределенный звук, Элла захихикала, а Филиппа, развернувшись и неестественно высоко подняв голову, грациозно, как косуля на склоне холма, поднялась по широкой лестнице и исчезла, ни разу не обернувшись. Графу было досадно и стыдно, хотя он считал, что и то и другое напрасно. Однако его интерес к Элле заметно ослаб, и лорд скинул ее руку.

— Выпейте еще вина. — Потаскушка налила ему из стоявшего на столе кувшина, но у Фитцджеральда разболелась голова, и он отпихнул деревянную кружку.

Красотка с усилием положила его руку себе на плечо и тихо, зазывно произнесла:

— Не оставляйте меня, я вся горю.

Ширинг стряхнул ее руку и встал. Тогда блудница жестко прищурилась:

— Ну что ж, в таком случае вы должны заплатить мне.

Ральф залез в кошелек и достал пригоршню серебряных пенни. Не глядя на Эллу, бросил их на стол, не пересчитав. Женщина торопливо принялась собирать монеты, а граф поднялся по лестнице. Филиппа сидела на кровати, прямой спиной прислонившись к изголовью, сняв лишь обувь, и с упреком посмотрела на мужа. Он буркнул:

— Вы не имеете права на меня сердиться!

— Я и не сержусь. А вот вы сердитесь.

Графиня всегда умела так повернуть, что оказывалась права, а он нет. Пока Ширинг соображал, что ответить, его супруга продолжила:

— Вы ведь не будете возражать, если я вас оставлю?

Граф изумленно уставился на нее. Этого он ожидал меньше всего.

— И куда же вы денетесь?

— В Кингсбридж. Я не хочу становиться монахиней, но поживу в монастыре. Возьму с собой всего несколько человек: горничную, писаря, моего исповедника. Я уже говорила с матерью Керис — она не возражает.

— Также поступила моя покойная жена. Что скажут люди?

— Знать в известные моменты своей жизни нередко удаляется в монастырь, на время или навсегда. Скажут, что вы отвергли меня, поскольку я больше не могу иметь детей; вероятно, это так и есть. Да в любом случае: какая вам разница, что скажут?

У Ральфа промелькнуло в голове: жаль, если Джерри лишится Одилы, — но перспектива освободиться от горделивой Филиппы, ее вечного недовольства слишком заманчива.

— Хорошо, и что же вас останавливает? Тилли не спрашивала разрешения.

— Сначала я хочу выдать замуж Одилу.

— За кого?

Графиня посмотрела на мужа как на полного идиота.

— А, вероятно, за молодого Дэвида.

— Юноша влюблен в нее; я думаю, они подойдут друг другу.

— Монмаут несовершеннолетний. Ему придется просить позволения короля.

— Поэтому я и заговорила с вами об этом. Вы не согласитесь поехать с ним к королю и просить дать согласие на брак? Если сделаете это для меня, клянусь, никогда ни о чем вас больше не попрошу. Оставлю вас с миром.

Филиппа действительно не требовала от него никаких жертв. А родство с Монмаутом Фитцджеральду лишь на пользу.

— И вы покинете Эрлкасл и переселитесь в монастырь?

— Как только Одила выйдет замуж.

Ширинг вдруг осознал, что это конец мечты, обернувшейся горькой, тусклой реальностью. Лучше признать поражение и начать все заново.

— Хорошо, — отрезал он, испытывая сожаление и чувство освобождения одновременно. — Договорились.

Как-то вечером, незадолго до ранней Пасхи 1350 года, в камине у Мерфина ярко пылал огонь. На столе стоял холодный ужин: копченая рыба, мягкий сыр, свежий хлеб, груши и бутыль рейнского вина. Мостник надел чистое белье и новую желтую тунику. Дом был выметен, а на буфете в кувшине стояли нарциссы. Зодчий сидел один. Дочь у Арна и Эм. Их флигель располагался в конце сада, и пятилетняя Лолла любила там ночевать. Она отправилась «в паломничество», захватив с собой в мешочке гребень и любимую куклу.

Мастер открыл окно и выглянул на улицу. С луга на южном берегу дул холодный ветер. Вечер угасал, и небесное зарево, казалось, падает в воду и исчезает в черноте. Со стороны монастыря к мосту двигалась фигура в капюшоне. Человек торопливо прошел по вытоптанной тропинке через соборную лужайку, мимо огней «Колокола», спустился по слякотной главной улице, пряча лицо, ни с кем не говоря, приблизился к берегу. Может, глядя в холодную черную реку, он лелеет мысль о самоубийстве? Если и так, мысль была быстро отброшена. Человек ступил на мост, по проезжей части достиг острова Прокаженных, свернул с дороги, продрался через низкий кустарник, по чахлой траве, объеденной кроликам, у развалин лепрозория и подошел к юго-западному берегу и постучал в дверь строителя.

Тот закрыл окно и прислушался. Стук не повторился. Ему захотелось выпить вина, но он не стал нарушать сложившийся ритуал. Через несколько мгновений снова раздался стук. Архитектор открыл дверь. Она вошла, откинула капюшон и сбросила тяжелый серый плащ с платья алого кингсбриджского сукна. Выше его примерно на дюйм и старше на несколько лет. На гордом, даже высокомерном лице сейчас светилась теплая, как солнце, улыбка. Мерфин прижал к себе ее роскошное тело и поцеловал полные губы.

— Филиппа дорогая.

Они улеглись тут же, на полу, едва раздевшись. Мостник страстно желал ее, а графиня его, если такое возможно, еще больше. Фитцджеральд-старший расстелил плащ на соломе, леди Ширинг прижалась к нему как утопающий, зарылась лицом в шею. Оставив Ральфа и переехав в аббатство, говорила ему Филиппа, она думала, что теперь до нее дотронутся только монахини, когда примутся готовить холодное тело к похоронам. При этой мысли Мерфин едва не плакал.

Сам он так сильно любил Керис, что полагал — никакая другая женщина уже не привлечет его. Для него, как и для Филиппы, эта любовь стала нежданным подарком, ключом холодной воды, вдруг забившим в раскаленной пустыне, и оба пили из него подобно умирающим от жажды.

Потом любовники, обнявшись, лежали у камина, и зодчий вспоминал, как все случилось. Переехав в аббатство, графиня заинтересовалась новой башней. Этой женщине практического склада было нелегко заполнить долгие часы молитвой и размышлениями. Она с удовольствием ходила в библиотеку, но невозможно же читать целыми днями. И в конце концов пришла к нему на чердак, где архитектор показал ей чертежи. Это быстро вошло в привычку: леди Ширинг приходила каждый день и что-нибудь рассказывала, а он работал. Строитель всегда восхищался ее умом и силой, а на уединенном чердаке познал еще и таящиеся за величественными манерами теплоту и душевную щедрость. Ему открылось живое чувство юмора Филиппы, и мастер научился веселить гостью. Она смеялась низким грудным смехом, и Мостник почему-то вдруг задумался, как это — быть с ней.

Как-то раз графиня сказала: «Вы добрый. Таких немного». Ее искренность растрогала его, и Фитцджеральд-старший поцеловал ей руку. Простая благодарность, но Филиппа могла остановить его, если бы хотела: достаточно было убрать руку и отступить назад. Он понял бы, что зашел слишком далеко. Но леди этого не сделала — напротив, задержала руку Мерфина и посмотрела с такой нежностью, что тот обнял ее и поцеловал.