Кен Фоллетт - Мир без конца

— Что здесь происходит?

Хирург поднял глаза.

— Пожалуйста, если вы поставите реликвии на спину графа, поближе к голове, я думаю, святой направит мою руку.

Годвин медлил и явно злился, что инициативу перехватил простой цирюльник. Лорд Уильям сказал:

— Делайте, как он говорит, брат, или ответственность за смерть моего отца ляжет на вас.

Но ризничий, не двинувшись, обратился к стоявшему в нескольких ярдах Карлу Слепому:

— Брат Карл, лорд Уильям приказывает мне…

— Я слышал лорда Уильяма, — перебил Карл. — Лучше выполнить его пожелание.

Годвин надеялся услышать другой ответ, и лицо его искривилось. С явной неохотой монах поставил священный ковчег на широкую спину графа Роланда.

Мэтью взял тонкие щипчики. Керис завороженно наблюдала, как очень осторожно Цирюльник захватил один осколок за наружный краешек, вместе с налипшими волосами и кожей отделил от головы, не затронув серое вещество под ним, и аккуратно положил в миску с теплым вином. То же самое он проделал еще с двумя осколками. Шум в соборе — стоны раненых, рыдания родных — куда-то отступил. Все молча, неподвижно стояли вокруг Мэтью и безжизненного тела графа. Затем цирюльник занялся осколками, не отделившимися от черепа. Срезал волосы, осторожно промывал маленькой льняной тряпочкой, смоченной в вине, затем пинцетом аккуратно прижимал кость туда, где, как полагал, ей место.

Суконщица едва дышала — такое в воздухе повисло напряжение. Еще никем и никогда она не восхищалась так, как теперь Мэтью Цирюльником. Сколько мужества, сколько умения, сколько уверенности. И он оперирует графа! Если Роланд умрет, его могут повесить. И все же его руки так же тверды, как и руки ангелов над соборными вратами.

Наконец хирург приладил три осколка, которые прежде положил в миску с вином, как будто склеил разбившийся кувшин, натянул кожу и сшил ее быстрыми точными стежками. Теперь череп Роланда в целости.

— Граф должен проспать сутки, — распорядился Цирюльник. — Если проснется, дайте большую дозу успокоительной настойки Мэтти Знахарки. Он должен лежать неподвижно сорок дней и сорок ночей. Если необходимо, привязывайте ремнями.

И попросил мать Сесилию перевязать рану.

Расстроенный, раздраженный Годвин вышел из собора и побежал вниз к берегу. Нет твердой власти: из Карла можно вить веревки. Антоний хоть и слаб, но все-таки лучше слепого регента. Нужно найти его.

Из воды вытащили уже почти все тела. Люди с простыми ушибами, оправившись от испуга, разошлись по домам. Почти всех мертвых и раненых перенесли в собор. Кое-кто еще оставался в воде посреди обломков.

Мысль о том, что Антоний мог погибнуть, страшила и волновала Годвина. Он мечтал о новой власти в аббатстве, более строгом соблюдении правила Бенедикта, безукоризненном ведении финансовых дел, но в то же время сознавал, что дядя ему покровительствует, а поддержки другого аббата он может и не получить.

Мерфин командовал лодкой. Он и еще двое молодых людей в одних подштанниках выплыли на середину реки, где теперь плавало почти все, что раньше было мостом. Все вместе пытались приподнять бревно, чтобы кого-то спасти. Подмастерье был невысок, но помощников подобрал сильных, упитанных. Годвин понял, что это сквайры из свиты графа. Несмотря на хорошую физическую форму, здоровяки, стоя в небольшой лодке, с большим трудом поднимали тяжелое бревно. Ризничий присоединился к группе горожан, терзаемых страхом и надеждой, когда сквайры достали-таки бревно и Мерфин вытащил из воды тело. Осмотрев его, он крикнул:

— Маргарита Джоунс — мертва.

Немолодая Маргарита была тихой, незаметной женщиной. Монах нетерпеливо спросил:

— Ты видишь там аббата Антония?

Молодые люди в лодке переглянулись, и Годвин понял, что слишком поторопился. Но Мерфин крикнул ему в ответ:

— Я вижу рясу.

— Так это аббат! — закричал ризничий. Единственным не найденным пока монахом оставался Антоний. — Как он?

Ученик Элфрика наклонился через борт лодки, но не смог разглядеть и залез в воду. Скоро он крикнул:

— Дышит.

Годвин испытал радость и разочарование.

— Так вытаскивайте скорее! — И спохватился: — Пожалуйста.

Не очень вежливая просьба, но Фитцджеральд нырнул под частично выступающее из воды бревно, сказав что-то сквайрам. Те отпустили бревно, которое держали за конец — оно плавно соскользнуло в воду, — и приготовились схватить то, под которое заплыл Мерфин. Похоже, юноша старался отцепить одежду Антония от досок и щепок. Годвин, переживая, что не может ускорить процесс, велел двум парням, стоявшим рядом:

— Идите в аббатство и скажите монахам, чтобы принесли носилки. Передайте — вас послал Годвин.

Наконец Мерфин выудил из-под обломков неподвижное тело. Подтолкнул его к лодке, и сквайры втащили аббата на борт. Затем подмастерье забрался сам, и суденышко направилось к берегу. Добровольцы вынесли Антония из лодки и положили на носилки, принесенные монахами. Годвин быстро осмотрел дядю. Он дышал, но пульс был слабым, а лицо жутко белым. На голове и груди виднелись лишь ушибы, таз оказался раздавлен. Глава монастыря истекал кровью. Монахи подняли аббата, и Годвин повел их в собор.

— Дайте дорогу! — кричал он.

Настоятеля пронесли в алтарную, самую священную часть. Ризничий велел положить раненого перед главным алтарем. Мокрая ряса облепила страшно изуродованные бедра и ноги Антония, только верхняя часть тела, казалось, принадлежит человеку.

За несколько минут все братья собрались вокруг настоятеля. Годвин забрал мощи у графа Роланда и поместил их подле ног Антония. Иосиф вставил ему в руки украшенное драгоценными камнями распятие. Мать Сесилия встала на колени, отерла лицо аббата тряпочкой, смоченной какой-то успокоительной жидкостью, и повернулась к Иосифу:

— Кажется, сломано много костей. Вы хотите, чтобы его посмотрел Мэтью Цирюльник?

Тот молча покачал головой. Годвин был доволен. Цирюльник опять осквернит святые мощи. Лучше предоставить все Богу. Брат Карл совершил соборование и вместе с монахами запел гимн.

Ризничий не знал, на что надеяться. Уже несколько лет он ждал конца эпохи аббата Антония, но в последний час ему пришло в голову, что дядю сменит совместное правление Карла и Симеона, близких друзей умирающего. Лучше не станет.

В толпе монах увидел Мэтью Цирюльника — тот через плечи братии смотрел на нижнюю часть тела Антония. Возмущенный Годвин уже собирался приказать ему уйти из собора, как вдруг хирург едва заметно покачал головой и ушел сам. Настоятель открыл глаза.

— Слава Богу! — воскликнул брат Иосиф.

Аббат силился что-то сказать. Мать Сесилия, стоявшая рядом на коленях, наклонилась. Губы Антония зашевелились. Годвину стало интересно. Через секунду настоятель умолк. Монахиня потрясенно спросила: