Александр Дюма-сын - Дама с камелиями

Я встретила почти всех своих знакомых, веселых, занятых своими развлечениями. Сколько счастливцев, которые даже не сознают своего счастья! Олимпия проехала в красивом экипаже, который ей подарил граф N. Она хотела меня оскорбить взглядом. Она не знает, насколько я далека от всей этой суеты. Один молодой человек, мой давнишний знакомый, спросил меня, не хочу ли я поужинать с ним и с его приятелем, который жаждет, по его словам, со мной познакомиться.

Я печально улыбнулась и протянула ему горячую руку. Никогда я не видела более удивленного лица. Я вернулась в четыре и пообедала с аппетитом.

Эта прогулка на меня хорошо подействовала.

Неужели я поправлюсь!

Окружающая жизнь и чужое счастье заставляют жаждать жизни. А ведь только накануне, в глубине души, в тиши комнаты, где я болела, я желала смерти.

Надежда на выздоровление оказалась только моей мечтой. Я снова в постели, вся в компрессах, которые жгут мне тело. Попробуй-ка предложить теперь кому-нибудь свое тело, за которое так дорого платили раньше. Что тебе дадут за него сегодня?

Должно быть, мы сильно согрешили до нашего рождения или испытаем большое блаженство после нашей смерти, раз Господь Бог заставляет нас в этой жизни претерпеть все муки искупления и все горести испытания!

Я все еще больна.

Вчера граф N. прислал мне денег, я не приняла. Я ничего не хочу от этого человека. Он виноват в том, что вас нет около меня.

Ах, счастливые дни нашей жизни в Буживале! Где вы?

Если я выйду живая из этой комнаты, я предприму паломничество в дом, где мы жили вместе, и уйду оттуда уже мертвая.

Не знаю, сумею ли я вам завтра написать.

Я не спала одиннадцать ночей, задыхалась все время и каждую минуту ждала смерти. Доктор не позволил мне прикасаться к перу. Жюли Дюпре, которая за мной ухаживает, позволила мне написать вам эти несколько строк.

Неужели вы не вернетесь раньше, чем я умру? Неужели навеки все кончено между нами? Мне кажется, если бы вы приехали, я бы выздоровела. Зачем выздоравливать?

Сегодня утром я проснулась от большого шума. Жюли, спавшая у меня в комнате, бросилась в столовую. Я слышала мужские голоса. Жюли никак не могла их переспорить. Она вернулась в слезах.

На все вещи были наложены печати. Я сказала ей, чтобы она не мешала им совершать правосудие. Пристав вошел в мою комнату в шляпе. Открыл все ящики, переписал все вещи и, казалось, не замечал, что умирающая лежит в постели, которую милосердный закон, к счастью, не вытаскивает из-под нее.

Он подошел и сказал мне, что я могу опротестовать это решение в течение девяти дней, и оставил сторожа. Что со мной будет, Бог мой! Эта сцена еще усилила мою болезнь. Прюданс хотела просить денег у друга вашего отца, но я воспротивилась этому.

Сегодня утром я получила ваше письмо. Мне оно было необходимо. Получите ли вы вовремя мой ответ? Увидимся ли мы? Сегодняшний счастливый день заставляет меня забыть последние шесть недель. Мне кажется, что я поздоровела, несмотря на печальное настроение, под впечатлением которого я вам отвечала.

Все-таки нельзя вечно быть несчастной.

Подумать только, что я, может быть, не умру, вы вернетесь, я снова увижу весну, вы опять меня будете любить, и снова повторится наша прошлогодняя жизнь.

Какая я глупая! Я с трудом могу держать перо, которым пишу вам этот безумный бред моего сердца.

Что бы там ни случилось, я вас очень любила, Арман, и я давно уже умерла бы, если бы меня не поддерживали воспоминания об этой любви и какая-то смутная надежда увидеть вас около меня.

Граф Г. вернулся. Любовница обманула его. Он очень грустен, так как очень любил ее. Он все мне рассказал. Обстоятельства его довольно плохи, но все-таки он заплатил приставу и прогнал сторожа.

Я говорила ему о вас, он обещал поговорить с вами обо мне. В эти минуты я забывала, что была его любовницей, и он старался дать мне возможность забыть! У него хорошее сердце.

Герцог присылал узнать о моем здоровье, а сегодня приходил сам. Я не знаю, как живет этот старик. Он пробыл у меня три часа и не сказал со мной и двадцати слов. Когда он увидел мое бледное лицо, две большие слезы скатились у него по щекам. Вероятно, он плакал, вспомнив о своей дочери. Он во второй раз переживал ее смерть. Спина его согнулась, голова клонится к земле, губа отвисла, взгляд потух. Возраст и горе давят двойным бременем на его изможденное тело. Он не сделал мне ни одного упрека. Казалось, что он втайне наслаждался разрушением, которое во мне совершила болезнь. Он как бы гордился тем, что держится на ногах, тогда как я, молодая, в когтях у болезни.

Вернулись плохие времена. Никто ко мне не приходит. Жюли проводит около меня все свое свободное время. Прюданс, которой я не могу теперь давать столько денег, сколько давала раньше, выдумывает всякие предлоги, чтобы не приходить.

Теперь, когда я близка к смерти, что бы там ни говорили доктора, которых у меня много, что доказывает усиление болезни, — теперь я почти жалею, что послушалась вашего отца. Если бы я знала, что отниму у вас только год вашей будущей карьеры, я не могла бы устоять против желания провести этот год с вами и тогда бы умерла, держа руку друга в своих руках. Но, конечно, если бы мы прожили этот год вместе, я бы не умерла так скоро.

Да будет воля Господня.

Арман, где вы? Я страдаю ужасно, я умираю, о боже! Я была так печальна вчера, что не хотела дома провести вечер, который обещал быть таким же долгим, как все предыдущие. Утром приходил герцог. Вид этого старика, забытого смертью, как бы ускоряет мою смерть.

Несмотря на жар, сжигавший меня, я решила одеться и поехала в «Водевиль». Жюли одела меня в красное платье, иначе я была бы похожа на труп. Я пошла в ту ложу, где назначила вам наше первое свидание, все время я не сводила глаз с того места, которое вы занимали в тот вечер и на котором вчера сидело какое-то чудовище, которое шумно смеялось на все глупые шутки актеров. Я вернулась домой полумертвая. Всю ночь я кашляла и харкала кровью. Сегодня я уже не могу говорить и с трудом поднимаю руки. Боже, Боже, я умираю. Я ждала этого, но не думала, что можно еще больше страдать, чем я страдаю, и если…»

Дальше ничего нельзя было разобрать из того, что писала Маргарита, и продолжала уже Жюли Дюпре.

«Господин Арман,

С того дня, как Маргарита пожелала пойти в театр, ей становилось все хуже и хуже. Она совершенно потеряла голос и возможность двигаться. Нельзя передать страдания, которые приходится ей выносить. Я не привыкла к таким переживаниям и боюсь их.