Конн Иггульден - Империя серебра

Под взглядом Угэдэя воин осекся и смолк.

— Оставь свои страхи, Гуран. Ты служишь мне еще с той поры, когда я был мальчишкой. Я ведь и тогда, помнится, лез на рожон, как любой юнец, по легкомыслию своему думающий, что будет жить вечно.

Гуран кивнул:

— Что было, то было. Но вы не стояли вот так с разведенными руками, когда на вас мчался убийца. Это лишний раз говорит о вашей отваге, но я этого не понимаю.

Угэдэй улыбнулся, словно наставляя дитя. Как раз в такие моменты, пожалуй, речь и идет о близости к вечности. Когда стоишь вот так, а сердце сладко обмирает.

— Смерти, Гуран, я не хочу, можешь быть уверен. Но я ее и не страшусь. Совсем. В ту минуту я раскинул руки потому, что мне не было до нее дела. Ты это понимаешь?

— Нет, повелитель, — потупился гвардеец.

Угэдэй вздохнул, морща нос от запаха крови и экскрементов в сумрачном проходе.

— Воздух здесь нечист, — сказал он вслух. — Давай выйдем отсюда.

Он обогнул наваленные изувеченные тела. Многие в общей сутолоке оказались убиты по случайности. Когда все прояснится, надо будет выдать семьям этих работяг какую-нибудь мзду.

Гуран все это время бдительно шел рядом. Снаружи под ярким солнцем Угэдэй еще раз обвел взглядом достроенную чашу арены, и сердце его взыграло при виде ярусов бесчисленных скамей. Тысячи и тысячи их. После резни на входе место очистилось с ошеломительной быстротой, так что теперь в отдалении слышался беспечный щебет птиц, ласкающий слух. Нет, а все-таки скамей-то сколько! Тридцать тысяч соплеменников будут сидеть здесь и смотреть на скачки, борьбу и состязания лучников. Вот это будет праздник так праздник.

Зачесалась щека. Угэдэй потер в этом месте и, посмотрев на свой палец, увидел, что тот красный. Чья-то кровь.

— Вот здесь, Гуран, я стану ханом. И буду принимать от своего народа клятву верности.

Гуран натянуто кивнул, а Угэдэй улыбнулся своему безоглядно преданному кешиктену. Упоминать о сердечной слабости, которая в любой момент может отнять у него жизнь, он не стал. Не сказал чингизид и о том, что каждое утро просыпается в неимоверном облегчении при мысли, что ночь пережита и взору предстал еще один рассвет; а также о том, что спать он укладывается все позднее и позднее: а ну как этот день на земле окажется для него последним? Вино и порошок наперстянки приносили облегчение, но вместе с тем каждый день, каждый вдох были сущим благословением. Так что ему ли бояться убийцы, когда смерть и без того неотступно накрывает его своей зловещей тенью? Просто забавно. Угэдэй хохотнул, и тут его снова кольнула боль. Надо, пожалуй, сыпануть щепоть порошка под язык. Задавать вопросы кешиктен все равно не осмелится.

— До новолуния остается три дня. Все это время, Гуран, ты исправно меня оберегал. Много ли покушений ты предотвратил?

— Семь, повелитель, — тихо произнес Гуран.

Угэдэй пристально на него посмотрел:

— Мне известно только о пяти, включая сегодняшнее. Откуда ты насчитал семь?

— Нынче утром, повелитель, мой человек на кухне пресек попытку подсыпать в еду яд, а еще в потасовке удалось срубить троих воинов вашего брата.

— Ты уверен, что их сюда послали именно для того, чтобы убить меня?

— Нет, повелитель, не уверен, — признался Гуран.

Одного из них он оставил в живых и часть утра с пристрастием допрашивал, не получив, правда, за свое усердие ничего, кроме воплей и ругательств.

— Какой ты пылкий, — без тени сожаления сказал Угэдэй. — А ведь мы все эти нападения предусматривали. Еду мою предварительно пробуют, слуги отбираются тщательнейшим образом. Мой город буквально ломится от лазутчиков и убийц, подосланных под видом простых каменщиков и столяров. Тем не менее Каракорум я открыл, и люди сюда все прибывают. Уже три цзиньских вельможи гостят в моем дворце, да еще два христианских монаха. Странные они: дали обет нищенства и живут в конюшнях, спят на соломе… Принятие клятвы, похоже, выдастся интересным и запомнится всем. — На угрюмо-обеспокоенный взгляд кешиктена чингизид отреагировал вздохом. — Если все, что мы на данный момент предприняли, окажется недостаточным, что ж, возможно, выжить мне просто не суждено. Великое небо любит удивлять, Гуран. И не исключено, что, несмотря на все твои старания, меня у тебя все-таки отнимут. А?

— Пока я жив, повелитель, этого не случится. И я назову вас ханом во что бы то ни стало .

Сказано это было с такой убежденностью, что Угэдэй улыбнулся и хлопнул воина по плечу:

— Ну, тогда давай, провожай меня обратно во дворец. Развлеклись, и будет. Пора возвращаться к обязанностям. А то Субэдэй-багатур меня, наверное, уже заждался.

Доспехи Субэдэй оставил в выделенных для него дворцовых покоях. Каждому воину в племенах известно, что к неприятелю Чингисхан подступал без оружия, а как-то раз ребром пластины доспеха рассек своему врагу горло. Помимо штанов и войлочных туфель-чаруков, на Субэдэе сейчас был долгополый халат-дэли — лучшего шитья, чистый и новый, — который ждал его в опочивальне. Какая все-таки здесь всюду роскошь — тяжелая, никчемная. Угэдэй без зазрения совести заимствовал и смешивал стили всех известных культур, прежде всего — покоренных народов. Видеть это Субэдэю было неловко, хотя если бы его спросили, в чем именно дело, описать странное чувство словами он бы не смог. Однако еще хуже — суета и многолюдство в лабиринте коридоров, а также сонмы слуг, летящих по поручениям и занятых работой, старому воину совершенно непонятной. Он и не знал, что в клятве верности будет участвовать столько народу. На каждом углу и у каждой двери бдели стражи. Вообще смешение людей и лиц такое, что в глазах рябит, а голова идет кругом. Словом, Субэдэй чувствовал себя не в своей тарелке. Он привык к открытым пространствам, а не к муравейникам.

День перевалил уже за половину, когда Субэдэй схватил за рукав семенящего мимо слугу, ойкнувшего от неожиданности. Как сообщил слуга, Угэдэй чем-то занят в городе, но о том, что его ждет Субэдэй, знает. Значит, уйти, нанеся этим обиду, нельзя, и багатур обосновался в зале аудиенций. Но по мере того как текли минуты и часы, он все больше терял терпение.

Зал был пуст, но стоящий у окна Субэдэй ощущал на себе пристальные взгляды. Сверху он озирал новый город, за которым на равнине расположились тумены. На краю неба, исполосованного красными рубцами вечерней зари, садилось солнце, прощальным светом освещая поля и улицы. Что и говорить, место под город Угэдэй выбрал удачно: с юга горы, рядом широко и привольно течет река. Субэдэй успел уже проскакать вдоль участка канала, построенного с расчетом завести воду в город. Деяние по размаху под стать богам — это если не знать, что для его осуществления без малого два года использовался неустанный труд почти миллиона человек. При наличии соответствующего количества золота и серебра все становится возможным. Интересно, успеет ли Угэдэй насладиться всем этим при жизни? Лучше уж да, чем нет.