Конн Иггульден - Империя серебра

Подъезжая к Менгу, Гуюк вдруг заметил, что лицо у того красное и злое. Вот те раз. Гуюк вопросительно поднял брови, на что Менгу ответил раздраженным пожатием плеч.

— Этот человек утверждает, что будет разговаривать только с тобой, — указал он на молодого ямского гонца.

Гуюк посмотрел с удивлением. Паренек был заляпан грязью и припорошен пылью, что, в общем-то, естественно. Шелковая рубаха на нем насквозь пропотела. Оружия не было, а только кожаная сумка на спине, с которой он сейчас возился, снимая.

— Мне строго-настрого велено, господин, передать послание лично в руки Гуюку, и никому иному. Я ж это не из вредности говорю. — Последнее он адресовал Менгу, который глядел на него с откровенной мрачностью.

— Наверное, у орлока Субэдэя какие-то свои соображения, — рассудил Гуюк, принимая сумку в руки и расстегивая ее.

Вид у юного гонца был измотанный, а еще ему было явно неловко перед такими высокопоставленными людьми. Однако важность поручения брала свое, и он пояснил:

— Мой господин, орлока Субэдэя я не видел. Сообщение ямской почтой пришло из Каракорума.

Вынув из сумки единственный пергаментный свиток, Гуюк застыл. Когда он оглядывал печать, те, кто находился рядом, заметили, как молодой военачальник побледнел. Быстрым движением он сломал воск и развернул письмо, проделавшее к нему путь, ни много ни мало, в четырнадцать тысяч гадзаров.

Читая, он прикусил губу, а глаза несколько раз подряд возвращались к началу: он все еще не мог вобрать в себя смысл послания. Наконец Менгу не вынес напряженной тишины.

— Что там, Гуюк? — спросил он тревожно.

Тот медленно повернулся.

— Умер мой отец, — выговорил он непослушными губами. — Хан умер.

Менгу, оглушенный известием, какое-то время сидел на лошади, но затем спешился и опустился на коленях в траву, склонив голову. Вслед за ним стали опускаться другие. Весть быстро разлеталась по строю, и вот уже коленопреклоненными стояли оба тумена. Гуюк посмотрел поверх опущенных голов, по-прежнему не в силах до конца все осознать.

— Встань, темник, — сказал он. — Я этого не забуду. Но теперь я должен срочно возвращаться домой, в Каракорум.

Менгу с бесстрастным лицом поднялся и, прежде чем Гуюк успел его остановить, припал лбом к продетому в стремя сапогу ханского сына.

— Позволь мне принести тебе клятву верности, сказал он. — Окажи мне такую честь.

Гуюк посмотрел на него сверху вниз пристально, со светящейся в глазах гордостью.

— Да будет по-твоему, темник, — тихо произнес он.

— Хан мертв, — откликнулся Менгу и произнес слова присяги: — Дарую тебе свои юрты и лошадей, свои соль и кровь. Я пойду за тобой, мой повелитель хан. Даю тебе слово мое, а слово мое — железо.

Гуюк чуть заметно вздрогнул, когда эти слова раскатистым эхом повторили те, кто стоял вокруг на коленях. Это сделали все. В затянувшемся молчании Гуюк оглядел тумены, а еще город за горизонтом, который видел только он один.

— Свершилось, мой повелитель, — сказал Менгу. Мы принадлежим тебе одному.

Одним движением он вскочил в седло и с ходу начал отдавать приказы ближайшим от него тысячникам.

Гуюк по-прежнему держал пергамент на отлете, словно боялся об него обжечься. Слышно было, как Менгу командует туменам взять путь на север, на соединение с Субэдэем.

— Нет, Менгу, я должен ехать нынче же, — выговорил сын Угэдэя. Глаза его как будто остекленели, а кожа на солнце приобрела восковой оттенок. Он едва почувствовал, как Менгу подъехал к нему на лошади вплотную, как легла ему на плечо его рука.

— Теперь, мой друг, тебе понадобятся и остальные тумены, — сказал он. — Причем все.

Субэдэй понуро брел в темноте. Рядом слышался сонный переплеск воды. Воздух наполняли запахи людей и лошадей. Пахло отсыревшей одеждой, потом, бараньим жиром и навозом; все это мешалось на промозглом ночном сквозняке. Настроение у багатура было скверное: на его глазах медленно порубили в куски целый минган воинов, которые пытались по его приказу удержать мост. Со своей задачей они справились, и с наступлением темноты основные силы венгров переправляться не стали. Король Бела отправил на тот берег лишь тысячу тяжелых всадников для закрепления плацдарма к утру. С огнями монгольского становища вокруг спать они не будут. И все-таки жертва монголов была не напрасной. Король Бела оказался вынужден ждать до утра и лишь потом собирался хлынуть через мост, чтобы продолжить неуклонное преследование монгольской армии.

Субэдэй устало повращал шеей, чувствуя, как хрустят позвонки. Убеждать своих людей речью или свежими приказами нет смысла. Они ведь тоже наблюдали, как стоял до последнего минган. Слышали крики боли, видели тяжелые всплески, с которыми умирающие падали в воду. Полноводная Шайо текла быстро, и так же быстро шли ко дну нукеры в доспехах, уже не в силах подняться на поверхность.

В небе холодным сиянием наливался прибывающий серп месяца. Под его светом ртутным блеском сияла река, уходя в далекую мутную мглу, по которой сейчас с тихим плеском пробирались через брод тумены. Двигались они скрытно. Это был ключевой замысел Субэдэя — брод, разведанный еще при первом пересечении реки после того, как монголы пришли с гор. Все, что видел Бела, заставляло его думать, будто монголы бегут. И то, как они держали мост, показывало, что им важно прикрыть отход своих главных сил. А затем Субэдэй использовал ночные часы и свет месяца, взошедшего над рекой и прилегающими к ней равнинами. Замысел, что и говорить, был отчаянный, рисковый, но орлок так же, как и его люди, устал отступать.

За рекой остались лишь его пехотинцы- таньмачи . Они сидели вокруг тысяч ночных костров; вернее, не сидели, а передвигались от одного к другому, чтобы поддерживать видимость огромного становища. Сам же Субэдэй повел тумены через брод в восьми гадзарах к северу. Лошадей вели пешком, в поводу, чтобы враг передвижение не видел и не слышал. В резерве багатур не оставил ни одного тумена. Если замысел сорвется, то венгерский король, ворвавшись с рассветом на тот берег, сотрет пехотный заслон с лица земли.

Вдоль строя Субэдэй шепотом послал приказ: шагать быстрей. Чтобы перевести через реку столько людей, требуются часы, особенно если при этом еще и стараться соблюдать тишину. Вновь и вновь он посматривал вверх, где месяц своим перемещением по небосводу указывал время, оставшееся до рассвета. Войско короля Белы огромно. Понадобится целый день, чтобы как следует посчитаться за понесенные потери.

Тумены выстраивались по ту сторону реки. Лошади ржали и всхрапывали, и воины своими загрубелыми ладонями прикрывали им пасти и ноздри, стараясь как-то заглушить эти звуки. Люди в темноте перешептывались и тихо пересмеивались: то-то будет потеха, когда они набросятся на преследовавшее их войско. Для венгров это точно станет неожиданностью. Пять дней монголы только и делали, что отступали. И вот, наконец, пришла пора покончить с этим и нанести ответный удар.