Артем Анфиногенов - Мгновение — вечность

— Баранов-то как отличился, — сказал командир полка майор Егошин, все узнававший первым. — Прямо герой!

КП насторожился.

В опустевшей деревеньке, лепившейся к берегу Волги, радио не было, газет не читали, а старший лейтенант Баранов проявлял себя так, что каждый его бой получал известность и обсуждался. Аэродромная молва, на все отзывчивая, сама объясняла причины повышенного внимания к летчику-истребителю Михаилу Баранову: под Сталинград стягивались лучшие части немецких военно-воздушных сил. Майор Егошин все домыслы и слухи гнал метлой, но источники, которым можно верить — где они?.. «Радуйся, старых знакомых встретил! — в сердцах выложил ему однокашник, снятый с боевой работы по ранению и поставленный во главе разведотделения. — «Мессера», гонявшие нас под Воронежем, — здесь!» Новость настигла майора на высоком прибрежном откосе, только что принявшем его экипажи. «Всех привел?» — спросил разведчик. «Двое на подходе, жду...» Помолчал майор, затыкавший рот любителям неподтвержденных фактов. Волга, мерцая внизу холодно и остро, напомнила ему первый сталинградский рассвет... «Начальник штаба планирует построение полка, — сказал командир. — Как положено, по форме, с прохождением знамени и захождением в строй...» — «Какое построение... Ты что... — понизил голос летчик, с курсантских лет, как и Егошин, питая к пешему строю неприязнь: не дело гордых соколов тянуть носочек, печатать шаг. — Под Воронежем «мессера» нагличали, теперь они вообще житья не дадут, того и гляди нагрянут, — чем отбиваться?»

Лучше всех ответ дает Баранов.

Поднимается на задание — в штабах садятся за телефоны, настраиваются на командную волну, ждут результатов. Двадцати одного годочка, розовощекий, со свежими впечатлениями еще близкого детства и открытой улыбкой, летчик Баранов, как заметил наезжавший к авиаторам московский писатель, чем-то похож на былинного Алешу Поповича. Возможно, похож. Каков собою древнерусский Алеша, командир полка не знает, запамятовал, главное, считает Егошин, в другом: Баранов для большинства наших летчиков — сверстник, погодок. И чином не велик — командир звена... Свой. Миша.

— Здорово отличился, — медлил майор; искушенный в добыче информации, он и распорядиться ею умел, дозируя и оглашая сообразно обстановке. — Две победы зараз: одного немца сбил, а другого таранил...

— Ну, Баранов, искры из глаз!

И прежде бывали на фронте летчики, заставлявшие удивленно говорить о себе, но такого, чтобы оправдывал ожидания изо дня в день жестокой битвы, — такого не было: что ни вылет, то бой и победа. «Баранов может... что же... чем черт не шутит, смогу и я», — загорались верой в себя другие: успех много значит среди бойцов.

Особенно дорог Михаил авиаторам тем, что валит немецких летчиков-истребителей штучного производства.

— Одно слово — рубака!

— Допек Баранова немец... но действительно истребитель: погибать, так с музыкой!

— А Дарьюшкину, говорят, трех баб-летчиц прислали, — не удержался, вставил Егошин, огласил не проверенный пока что факт. — Я понимаю, связисток, вооружении... куда ни шло. Сработают на подхвате. Но летчиц? В это пекло? Или в России уже других резервов не осталось? — Он покосился куда-то вбок и вниз, на локоть собственной гимнастерки, расцвеченный майорским шевроном.

Резервы — излюбленный конек майора.

Оседлать его помешал командиру «дед» годков под тридцать, бывший инструктор авиашколы.

— Для лучшего прикрытия самолетов-штурмовиков «ИЛ-два», — дал свое объяснение «дед». Сдержанный смешок прошел по КП.

— Один-ноль в пользу «деда».

В штурмовом авиационном полку майора Егошина собралось сразу три школьных инструктора. Два из них быстро сошли в наземный эшелон, третий, языкастый «дед» в звании старшего лейтенанта, держался в седле, и не было, ни одного не проходило вылета, чтобы его «ИЛ-2» не пострадал от алчной «шмитяры», как называл бывший инструктор капище немецких истребителей «Мессершмитт-109». Некогда Егошин был курсантом «деда», и последнему, по старой памяти, многое сходило с рук. Многое, не все. Высказался было старший лейтенант в том смысле, что «конечно, щелкают наших... скоростя не те... у немца самолеты побыстрее», и схлопотал от майора по первое число. Есть пункты, по которым они расходятся резко.

— Это в тридцать восьмом году, в Приморье, — пошел майор нахоженной тропой, не дожидаясь тишины, — так же, на склоне лета, подняли нас в ружье, трех героинь спасать. Дров наломали!.. Батюшки мои, сколько дров... Я тогда звеном командовал...

Далекий август, командование звеном... Губастый рот майора тронула улыбка.

Что говорить, не сложился финиш женского перелета на Дальний Восток, и дров, пока отыскивали упавших в тайге рекордсменок, наломали немало, а Егошина та осень высоко подняла. Всю страну встревожила судьба трех смелых молодок, сколько людей с надеждой смотрели на Егошина, на его звено, привлеченное к поиску. Впервые оказался Михаил Егошин на виду, почувствовал свою ответственность перед лицом народа... да поиск пустили по ложному следу, вдоль Амура, а девушек, спутавших Амур с Амгунем, унесло на север... Под Москвой, командуя полком, неся тяжелые потери и не зная, как отвечать на вопросы, поставленные войной, он однажды, чтобы облегчить душу, ввернул на собрании, дескать, «товарищи просят, чтобы я поделился, как мы искали народных героинь», — и час, наверно, держал аудиторию, обходя катастрофу спасательных ТБ-3 и «Дугласа», столкнувшихся над местом падения «Родины», и гибель десантников-парашютистов, вспоминая радость находки, дорогу цветов, триумфальное возвращение летчиц в столицу. «Вся довоенная жизнь была порывом», — говорит Егошин, видя в собратьях-летчиках приверженцев деяния и оставляя другим печалиться о потерях и жертвах, сопровождающих поступки. «Кто порывался в спецкомандировки или еще куда, — покряхтывает несогласный с ним «дед», — а кто крутился как белка в колесе... Я, например, в училище девять выпусков отбарабанил, а раз всего лишь отдохнул по-человечески, и то в декабре на юг поехал...» — тут общего языка они не находят. «Теперь Миша Баранов славу тех молодок поддерживает», — думает Егошин.

Короб полевого телефона с оборванной, свисавшей до пола шлеёй утробно заурчал. Егошин снял трубку.

— Хутор Манойлин, — повторил он, подвигая к обрезу стола лежавший наготове планшет, погружаясь в карту, погружаясь в цель, поставленную летчикам-штурмовикам, — хутор Манойлин...

— Восточная окраина... танки, — негромко, слышно для всех уточнял он задание, остро щурясь и делая на карте точечные пометки черным карандашом. КП следил за ним тяжело, молча, только «дед» присвистнул: «Амбар на восточной окраине...» На долгом пути к Волге летчикам приходилось бомбить места, где они прежде базировались. Валуйки штурмовали через месяц после отхода. Россошь — через три недели. А хутор Манойлин — вот он, за Доном, рукой подать... амбар, пропахший отрубями, сено в амбаре, свежего покоса, непросохшее, шелковистое. Егошин подгребал его себе на постель — четыре дня назад!