Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

– Я теперь не знаю, как мне быть. До тебя я твердо решил бежать с Васильком, а сейчас не знаю. Истомился я, и рука у меня болит, опухла вся. Пойду-ка я лучше на двор Тарокана. Может, снимет бабка Ульяниха боль? – Пургас поднялся и ушел с таким видом, как будто находился во власти боли и потому даже не простился.

Федору стало совсем грустно. Ему хотелось выговориться; он желал поведать Пургасу о нерадивости и слабодушии князей и бояр, допустивших разорение родной земли. Федор опустил голову на колени, закрыл очи и стал мысленно готовиться к встрече со Спасителем, которому, а он в этом убедился после слов Пургаса, ему предстоит вскоре кланяться.

На нижнем мосту Тайницкой стрельни старались не шуметь. Даже когда голоса находившихся здесь людей заглушались сторонними звуками, они не переходили на крик и изъяснялись жестами.

Здесь правил холоп воеводы Нелюб, седой старик с крупным угловатым лицом. Он вовсю распоряжался двумя молодцами, разбиравшими мост. Эти молодцы были так свежи и сильны, что Василько, подивившись их здоровому виду, пришел к убеждению, что воевода еще загодя помыслил об этом лазе и потому сберег молодцев.

Василько молчаливо наблюдал за работающими. Ни во что не вмешивался, хотя его так и подмывало подогнать. Еще он испытывал раздражение, потому что задерживались князь и другие беглецы. Но более всего удручало витязя отсутствие Янки, Пургаса и чернеца.

Уже почерневшие и тронутые плесенью половицы были разобраны посередине моста и отброшены к стене. Василько прислушался, остерегаясь, как бы издаваемый молодцами шум не привлек внимание крестьян.

Пахнуло земельной сыростью. В лицо Василька ударил плотный и студеный напор воздуха. Заколебались огни, которые держал Нелюб и один из молодцев.

Черная, казавшаяся бездонной яма манила своей неизведанностью, указывала путь к спасению и в то же время пугала, ибо вела туда, где восседали страшные и дикие татары.

Нелюб спустился в яму. Скрипнула дверь, Василько настороженно посмотрел в ее сторону. Опасался, что в подошвенный мост хлынут крестьяне. В стрельню молча и робко, опасливо обходя то место, где находилась яма, прошли беглецы. Их богатые и мирные, обшитые золотом, опушенные мехом одеяния не вязались с холодным и грязным мостом стрельни, с его голыми прокопченными стенами и с могильной прохладой, исходившей из лаза. Их лица были бледны и скованны. Васильку показалось, будто все они собрались здесь не столько для того, чтобы убежать из обреченного Кремля, сколько для того, чтобы не дать татарам поглумиться над ними, живыми или мертвыми; потому они предпочли насилию возможную участь быть заживо погребенными.

Василько не сразу узнал среди беглецов князя. Владимир скромно встал в дальнем от Василька углу. Его худощавое утомленное лицо пересекал свежерозовеющий шрам. «Это ему татарин вчера оставил отметину», – решил Василько, вспомнив рассказ воеводы о том, как князь храбро оборонял Боровицкую стрельню.

Князь Владимир был одет в нагольный овчинный кожух. Василько подумал, что Владимир оделся по-простому, дабы, на худой конец, не выделяться роскошью среди беженцев и не обратить внимание татар. Князь, не поднимая очей, смотрел на середину ямы. Он словно стыдился и за себя, и за других беглецов. Как мало он сейчас напоминал вьюношу, восседавшего на ступенчатом троне, слушавшего странные речи Василька, а затем сорвавшего гнев на боярах.

Подле князя, прижавшись нежным лицом к его плечу, стояла княгиня. Она была так юна и хрупка, что Василько поначалу подумал, что это малолетний отрок уткнулся от истомы и страха в плечо князя.

За княгиней стояли в ряд перед ямой мужи и женки. Василько видел их впервые и не мог разуметь, отчего им, таким принаряженным и изнеженным, позволено уйти из обреченного города. Среди них он невольно отметил одну женку, низкорослую, с широкими, как у доброго мужа плечами, которая так пристально и с такой надеждой смотрела на него, что Василько невольно подобрался.

Дверь в другой раз отворилась. Василько с сожалением и любопытством наблюдал, как в стрельню вошел круглолицый мальчик, вслед за ним – девочка, закутанная так, что ее лицо едва было заметно из-под повоя, за ней высокая, державшая гордо голову молодица с пеленочником на руках; последним вошел дородный муж с красным лицом, на котором застыла виноватая и заискивающая улыбка.

Василько узнал в нем человека воеводы и окончательно утвердился в том, что молодица с детьми и есть семья Филиппа, и даже невольно позавидовал воеводе. Жена воеводы встала в нерешительности подле двери – Василько подался к стене, освобождая ей проход. Она прошла мимо него, неся на руках запеленованного в меха младенца. Василько увидел вблизи ее бледное, припухлое от слез лицо и подосадовал на себя за то, что позавидовал воеводе в такой час. Он посочувствовал боярыне и ее чадам, которые гуськом проходили перед ним, и решил сделать все возможное, чтобы спасти племя Филиппа.

Из ямы показалось голова Нелюба. «Дай руку!» – требовательно и сердито сказал он одному из молодцев и с его помощью поднялся на мост. Он, не замечая, с какой надеждой беглецы ловили каждое его движение, принялся неторопливо стряхивать с кожуха налипшую землю. Нелюб этими размеренными движениями как бы давал понять именитым беглецам, что они более не властны над ним, более того, их судьба зависит от его прихоти. Васильку показалось, что холоп умышленно медлит со словом, чтобы более потешить свое самолюбие и выместить на богатых давно копившуюся злость.

Отряхнувшись, Нелюб медленно осмотрел полутемный мост. Его взор остановился на Васильке. «Чего это он?» – забеспокоился Василько; ему подумалось, что Нелюб сейчас решительно махнет на него рукой и скажет: «А ты в лаз не полезешь!»

Старик направился в его сторону. Несмотря на то что, обходя яму, он задевал беглецов, на его лице не было и тени смущения. Даже князь, уступая дорогу Нелюбу, попятился к стене и увлек за собой княгиню.

Нелюб остановился перед Васильком, его лицо казалось строгим и величественным. Он снял треух, перекрестился, поклонился Васильку и произнес:

– Дай Бог вам удачи! Путь в лаз чист!

– А ты?.. – машинально спросил Василько, невольно отмечая, как оживились доселе притихшие беглецы.

Глубокая морщина прорезала лоб Нелюба, белесые очи его смотрели куда-то поверх головы Василька.

– Мне из Москвы бегать не след! – веско сказал он – Сыновей в Москве вырастил и вчера похоронил у Наугольной. – Нелюб немного помолчал, затем резко и визгливо выкрикнул: – Не поминайте лихом, люди добрые! – и, низко наклонившись, направился решительным шагом к двери.

Василько уловил в его словах осуждение. Он нервно зашагал по мосту. Его донимали стыд, нетерпение и страх. «Не тревожься понапрасну, – утешал он себя. – Забудь о страшном упокойнике. Не стыдись и не кручинься: такова воля Божья. Бился я с татарином не на живот, а на смерть и сильно ему досадил. Теперь выпал мне жребий бежать из города, но не для того, чтобы сберечь свой живот, а для спасения князя с княгиней и малых детушек. Да ведь не в райские кущи бегу, а в самое пекло, прямо Батыю в пасть».