Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

Посол еще загодя представлял старца. Старец мыслился ему сухим, согнутым стариком с седенькой бородкой клинышком, поджатым лицом. Перед ним же стоял высокий, хотя и сутуловатый человек с окладистой и посеребренной бородой, останавливающий на себе взгляд какой-то природной моложавостью, спокойным и уверенным выражением очей, в которых угадывается не только осознание своего независимого положения, но и понимание смысла обитания человека на этой грешной земле. Послу показалось, что перед ним стоит сам володетель этой угрюмой пустыни, он ощутил оторопь и смутное желание вести себя с ним учтиво.

К послу подошел толмач и, запинаясь, поведал, что старец приглашает к себе только его, посла, да жену, да наместника, да немногих слуг, потому что принять всех путников ему не по силам. Посол хотел согласиться, но здесь на время притихшая в нем гордыня, а также былой страх перед лесом заставили заупрямиться. Он молвил не допускающим возражения тоном, что без всех людей к старцу не поедет. Ему показалось, что по устам старца пробежала усмешка. Он почувствовал, как в груди поднимается удушающий гнев, и с ненавистью посмотрел на стоявшего вблизи наместника. Толмач поспешил к старцу и, вскоре оборотившись, с трепетом сообщил послу, что старец готов разместить всех людей, но просит извинить его за тесноту, не губить лесного зверя, который гуляет по двору, и остерегаться медведя, который непременно пожалует к нему завтра поутру.

Посол тронул коня. Поезд растянулся по тропе за быстро и легко шагавшим старцем. Едва различимая в сумерках тропа резко и неожиданно петляла, листья хлестали по лицу посла, пугали их шелест, треск сучьев под копытами коней и какие-то странные протяжные звуки, доносившиеся из глубины леса. Когда за спиной внезапно заухало, посол вовсе ощутил свою уязвимость и ничтожество.

Вскоре поезд выехал на поляну, окруженную со всех сторон плотным частоколом вековых елей. У посла отлегло от души, потому что он увидел на поляне несколько срубов, огороженных невысоким, но крепким заметом. На поляне было не в пример светлее, чем в лесу, здесь стояла такая умиротворяющая тишина и так пригоже пахло медом, что посол почувствовал необъяснимый прилив сил. Ему показалось, что он находится в раю, и то, что эту райскую легкость он ощутил на земле, донельзя обрадовало его.

Другой старец, одетый в овчину мехом наружу, казавшийся моложе Вассиана, отвел посла и Янку в избу, чисто убранную, с белой печью, каменкой, дощатым столом, широким конником, лавками и образами в красном углу. Янка села на конник, пристально осмотрела стены, печь и образа, будто изучая внутренность избы либо припоминая что-то. Ее спокойствие обрадовало и несколько озадачило посла, потому что было в облике жены что-то незнакомое.

Слуги посла разложили на дворе большой костер и принялись готовить ужин. Послу не сиделось в избе. Он вышел во двор. Стемнело. Посол увидел бездонно-манящую густую небесную синь, дымчато-серебристую тропу Млечного пути, томное сияние звезд. Ему захотелось упасть на колени и, как когда-то его предки, молиться небу, земле, воде…

Но осознание, что, если он так сделает, в Орде о том непременно дознаются, отрезвило посла. Его лицо посуровело. Он решил, что нужно вести себя как подобает посланнику грозного царя, и недовольно прикрикнул на своих людей, не в меру развеселившихся у костра.

Не сиделось также московскому наместнику великого князя Владимирского боярину Михаилу. Он все ходил кругами вокруг мыльни, в которой ему и его людям пришлось разместиться на ночлег. Мыльня мала, стены в копоти, и дух в ней тяжел от многого людского сидения. Собачья конура лучше.

Но не столько от тесноты и духоты не сомкнул очей боярин, сколько от томления душевного. Какой здесь сон, коли наместник, с тех пор как свалился посол ордынский на его голову, пребывает в ожидании брани, побоев, а то и погибели?

Татарин же злой, как черт, от этого сыроядца всего ожидать можно. А с ним еще жена понаехала, капризная и немощная донельзя, к тому же, на беду, нашего роду-племени. С ней ухо востро держи, понеже все ей подай да покажи, да еще в придачу любопытство ее бабье услади. Извела вконец!

Из-за нее, бабы крашеной и костлявой, наверняка выскочки худородной, приходится муки терпеть: к старцу Вассиану через дебри тащиться, гнев посла переносить да пребывать в лесной пустоши, бок о бок с медведями. Какой сором! Какой сором!

Старец Вассиан наместнику московскому хуже горькой редьки. Давно ждал боярин Михаил от этого старца скверны и вот дождался.

Тот старец не только Михаилу поперек горла встал, он и другим добрым и сильным мужам московским не люб, инда некоторые смерды его осуждают.

Ведь возгордился Вассиан сверх меры. Живет собственным умом, не как принято, не по уставу, не по сгадце. Никого не боится – князья и архиереи ему не указ. И монастырь-то его – не монастырь, даже не скит, а так, невесть что. Забился он в пустошь глухую, и кому поклоняется, никто толком не ведает. Ни храма Божьего не поставил, ни даже часовенки не срубил. Может, он вовсе не христианин, а идолопоклонник поганый?

И прознать о сем не удается: учеников у Вассиана раз-два и обчелся, да и те будто в рот воды набрали. Недавно люди наместника поймали человека Вассиана на московском торгу, попытали его водой и огнем, так, легонько, – тот человече о старце худого слова не сказал, только визжал недорезанным поросею, а потом возьми и дух испусти.

Будь старец не именит, наместник бы ему все припомнил, и люди митрополита тож. Прибили бы в един миг. Но не можно этого сделать, потому что старец – целитель искусный. Ходит к нему на излечение вся Москва, все окольные станы и волости, а иной раз из Владимира, из Ростова, из Твери понаедут. Даже в Орде о нем прознали. Уверились христиане, что, ежели старец не поставит на ноги, никто уже не излечит. Ну как его тронешь?

И еще никак не разумеет боярин Михаил: то ли старец лукав сверх меры, то ли умом прост. За труды свои с меньших людишек плату не берет, с добрых и именитых берет по силе. Сам живет худостно, даже лошаденки не прикупил. Куда же он тогда именьице складывает? Молва утверждает, что платит он за смердов ордынские дани-выходы. Оно, может, и так, потому что недоимок по Москве и окольным землям среди подлого люда при наместничестве боярина Михаила не было.

Все ходит Михаил вокруг постылой мыльни. Клянет он свою судьбишку горемычную, костит на чем свет стоит кровопийственного посла ордынского, его квелую бабу и этого мерзостного затворника Вассиана. И все чаще задумывается о том, что же будет с ним, коли старец не излечит женку. Наверняка не поздоровится.

«Убереги, Господи, от гнева сильных мира сего!» – шепчет боярин, крестится и обращает взор к небесам.