Александр Лысёв - «Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

— Разумеется, — отозвался лейтенант. — Спасибо.

Расположившиеся на отдых на поляне экипаж Барсукова и безлошадные кавалеристы наспех перекусывали. Лейтенант поднял своих подчиненных засветло. Коломейцев видел, как Барсуков, провожая лейтенанта, зашел с ним за куст орешника.

— Можно? — донесся до Витяя отчего-то неожиданно робкий голос их капитана.

— Пожалуйста, — из ножен на боку лейтенанта с характерным звуком высверкнула шашка.

С обнаженным клинком в руке Барсуков сделал несколько шагов в сторону. Коломейцев оказался невольным свидетелем того, как капитан сначала уверенно крутанул шашку несколько раз в руке, а затем неожиданно резким, почти неуловимым движением со свистом рубанул по веткам орешника.

— Ловко, — с удивлением в голосе одобрил лейтенант, поглядев на срубленный орешник, и забрал протянутое ему холодное оружие обратно.

— Будьте осторожны, — ничего не комментируя, повторил Барсуков. — Удачи вам.

— И вам, — отозвался лейтенант и взял под козырек.

Дальше танкисты снова двинулись одни.

— Что с продовольствием? — поинтересовался на очередном привале Барсуков.

Консервов и сухарей с галетами, даже несмотря на кражу, хватало еще на несколько дней. Это позволяло какое-то время обходить населенные пункты. Барсуков, внеся коррективы в маршрут на основе увиденной у лейтенанта-кавалериста карты, вел свой экипаж кратчайшим путем на восток. Потом еще были встречи с пехотинцами, которые шли в противоположном направлении. Чумазый сержант, который их вел, прямо заявил Барсукову, что война проиграна и они идут сдаваться. На все расспросы, где и при каких обстоятельствах они приняли бой, сержант только безнадежно махнул рукой и пошел дальше по лесной просеке. За ним потянулись и его товарищи. Коломейцев придержал одного из них за рукав, но красноармеец лишь промычал в ответ что-то невнятное и выдернул руку. Уши бойца были в корке запекшейся крови.

— Контуженый он, — угрюмо проговорил другой парень в развернутой поперек на голове пилотке. И шагнул, задевая плечом Коломейцева. — Дай пройти.

— Ну и пусть катятся, — сказал кто-то из барсуковских танкистов.

Сам Барсуков не стал останавливать вконец деморализованных красноармейцев. Первым зашагал по просеке в прежнем направлении. Вслед ему пристроились остальные члены экипажа.

Другая встреча случилась ранним утром на тянувшемся у самой кромки леса пыльном проселке. Бодрая толпа мужиков в пиджаках, военных гимнастерках, кепках и пилотках, с вещмешками, котомками и даже чемоданчиками в руках гурьбой шла по дороге. Все были без оружия. На расспросы вышедших к ним танкистов охотно отвечали, что они попали в плен, а теперь отпущены немцами, поскольку назвались украинцами и белорусами. Немцы, мол, таких отпускают.

— Да какой ты хохол? — подивился Барсуков на мужика, говорившего на чистейшем русском языке.

— А отчего не сказать-то, — степенно отвечал тот, — коли отпускают. Они нашего брата столько в полон забрали, что девать некуда.

— Ага, — вступил в разговор другой в какой-то пестрой безрукавке, надетой поверх форменной гимнастерки. — Нас как в пересылку привели, ихнее начальство аж за голову схватилось. Немец-то, он аккуратный, все высчитывает, сколько он пленных рассадит да прокормит. А тут превышение, поди, раз в сто. А может, и в тыщу. И это только один полевой лагерь! Вот нашли повод, по какой статье нас списать, да и отправили восвояси.

— Свезло, чего там, — подключился к беседе третий дядька средних лет в полосатом пиджаке и с чемоданчиком в руках. — Прошелся сначала до призывного пункта, потом в плен, а теперь обратно домой. Вот и вся война. Одно слово — свезло.

Барсуков в задумчивости сдвинул фуражку на затылок, закурил, провожая взглядом проходившую мимо толпу.

— Ну, прощевайте, товарищи командиры! — махнул рукой танкистам словоохотливый дядька, назвавшийся украинцем.

Потопали дальше. Заканчивалась первая неделя их странствий, а вместе с ней подходило к концу и продовольствие. Было решено наведаться в какую-нибудь деревню по пути их следования. Ближе к вечеру расположившиеся на дневку в придорожных кустах танкисты окликнули босоногого мальчишку, в одиночку шлепавшего по пыльному тракту в сторону маячившей на фоне заходящего солнца околицы.

— Эй, парень, немцы в деревне есть?

Мальчишка ничуть не испугался и не удивился. Спокойно оглядел возникших перед ним людей в танковых комбинезонах.

— А, погорельцы… — протянул с легкой усмешкой.

— Чего? — удивился Барсуков.

Мальчишка шмыгнул носом, деловито утерся ладошкой и бодро пояснил:

— Раз танкисты без танка — стало быть, погорельцы. Танк-то сгорел, поди… Тут у нас днями и ночами напролет ходют да ходют. Все больше зеленого драпа, конечно.

— Это кто, пехота, что ли? — чуть улыбнулся Барсуков забавной классификации родов войск, придуманной пацаном.

— Ага, точно! — охотно подтвердил тот. — Зеленые всякие, погорельцы, как вы. Один даже был с неба шлепнутый — летчик… А немцев нетути — нужны вы им больно. У них дела поважнее…

— Экий и ты, брат, деловой, — покачал головой Барсуков.

— Ваша правда, заболтался я с вами, — явно копируя чью-то взрослую манеру, с серьезным видом согласился паренек и махнул рукой в сторону деревни. — Ступайте себе с Богом…

— Ходют, ходют, — почти как парень на дороге, ворчал совершенно седой худющий старик в перепоясанной веревкой домотканой рубахе с полинялой вышивкой по вороту. — И как я вас всех прокормить должон?

Танкисты стояли на дворе крайнего дома. Барсуков понял ворчание старика по-своему. Достал из кармана пачку ассигнаций.

— А скажи на милость, пойдут они теперь, советские? — помусолил в руках деньги старик.

Барсуков только пожал плечами:

— Могу расписку еще оставить. Вернемся — вам оплатят.

— Оно мне надо, чтобы вы вернулись? — продолжал ворчать старик.

— Знаешь что, батя, — тряхнул пулеметом радист, — мы ведь можем вообще ничего взамен не давать.

— Ага, знаю — это вы можете, — возвысив голос, с нескрываемой иронией согласился крестьянин. — Уж почитай четверть века только это и можете.

Он удалился в дом. Вернулся с котомкой в руках:

— Нате и проваливайте.

— Смотри, договоришься у меня, старый хрен! — шагнул к крестьянину радист.

— А ты меня не пужай — пужаные мы, — приблизил к нему обветренное, все в глубоких морщинах и дочерна загорелое лицо старик. — И железкой своей тут передо мной не тряси. Передо мной железками кто только не тряс — и германцы, и ляхи, и красные, и белые, и зеленые, и черт в ступе! И всем только одно — жрать подавай. А я за то, что горбатился и всех вас кормил задаром, окромя трудодней в колхозе да лагеря ничего и не видал боле.