Александр Лысёв - «Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

Коломейцев допил молоко и поставил пустую кружку на стол.

— Не беспокойтесь, мы уйдем, — произнес Барсуков.

— А я беспокоюсь, — живо обернулся к нему мужик. — Ох как беспокоюсь!

Пока танкисты ели, хозяин рассказывал о происходившем в их местах в последнее время. Он не столько жаловался, сколько, пожалуй, делился пережитым и одолевавшими его заботами. Коломейцев, отламывая куски хлеба и отправляя их себе в рот, смотрел на крестьянина и внимательно его слушал.

События в здешних местах разворачивались нешуточные. Немцы пришли еще в начале июля, делился своими заботами и тяготами деревенский житель. Боев в их районе не было — Красная армия спешно отступила на этом участке фронта. Армейские части германцев вели себя вполне прилично, ничего худого про них сказать было нельзя — что правда, то правда. Солдаты катали ребятишек на грузовиках и угощали конфетами. Никто не безобразничал и местное население не обижал. Из инцидентов был один-единственный, да и тот пустяшный: из двух зашедших к хозяину немцев тот, что помоложе, сунулся было в печку за чугунком картошки. Второй — постарше — с размаху расквасил своему напарнику физиономию и извинился за то, что его товарищ хотел взять продукты без спроса. Жителей это впечатлило. Картошку немцам отдали так, да еще и пожалели побитого.

Через некоторое время явились представители новой администрации. Объявили о роспуске колхозов, чем вызвали неподдельную радость сельчан. Затем через переводчика какой-то пузатый офицер вещал собравшимся о неизбежной и скорой победе германского оружия.

— Ну прям все как у нас, — чуть улыбнулся рассказчик. — Эдакая наша партийная трещотка на германский лад.

Барсуков и танкисты только переглянулись и понимающе хмыкнули при этих словах.

А потом немцы очень серьезно предупредили, продолжал рассказ крестьянин, что если кто-то из гражданских лиц будет замечен в саботаже или сопротивлении новым властям, то будет расстрелян. Если в ближайшей округе будут совершены какие-либо действия против германских военнослужащих, то ответ придется держать всей деревней. Так и объявили: война идет на фронте, ведут ее регулярные армии, а в тылу должен быть порядок. За неподчинение германской администрации или ее полномочным представителям — опять же расстрел. Крестьян обязали выбрать старосту.

— Так вот и возложило на меня ответственность обчество, — с озабоченным видом вздохнул мужик. — Упросили на должность встать, чтобы лиходея какого не назначили. Из своих всяко сподручнее…

Какое-то время жили спокойно. А дальше пошло-поехало. Весь июль через деревню толпами валили окруженцы. Им помогали продуктами и одеждой, однако на ночлег по общему уговору не оставляли и старались выпроводить побыстрее от греха подальше. У всех жителей были семьи и дети, и подвергать риску себя и своих близких никто не хотел. В основном окруженцы исчезали в близлежащем лесу так же быстро и незаметно, как и появлялись. В августе их поток стал иссякать. Несколько раз заезжали новоиспеченные представители германской администрации — местные полицаи. Почти все сплошь люди давно и хорошо знакомые. Проблем с ними также поначалу не возникло. Полицаи по-свойски предостерегли от дальнейшей помощи окруженцам, но на первый раз никого за это не наказали и мирно уехали восвояси. Однако настоятельно повторили, что за помощь партизанам жители будут жестоко наказаны. И продуктов набрали у деревенских, ничего не дав взамен. После них спустя несколько дней из лесу заявились другие вооруженные люди. Назвались партизанами. И также объявили, что за сотрудничество с оккупационными властями жителей будут жестоко карать. Тоже взяли продукты и тоже даром. Круг замкнулся. Но надо было как-то жить дальше. Поэтому, когда в прилегающем к нескольким деревням лесу было совершено нападение на немецкого обозного, все оставшиеся в деревне мужики добровольно вышли на опознание, решительно заявив, что на них греха нет — они в немца не стреляли. Немец оказался везучим: когда в него стреляли на лесной дороге, обрубил постромки и ускакал верхом на лошади. Потом объезжал с солдатами и полицаями близлежащие деревни, решительно заявляя, что если нападавшие были из местных, то он их непременно узнает. И узнал-таки, в соседней деревне. Без лишних церемоний опознанных вздернули на опушке того самого леса, запретив снимать тела несколько дней — в назидание всем остальным. На их одежду были приколоты бумажные записки: «Я стрелял в немецкого солдата».

— Доигрались, — хмуро проронил заехавший в их деревню седоусый дядька из райцентра с полицейской повязкой на рукаве. — А ведь вас предупреждали…

Отобедав тогда в доме старосты, седоусый грустно посетовал:

— А в райцентре и того дела хуже. Наш бургомистр — свой человек, всю жизнь тут прожил, вы его все знаете — уже откровенно всех упрашивает не писать доносы друг на друга. Германцам пришла бумага, им разбираться некогда — приехали да и вздернули.

Слушавшие рассказ танкисты в очередной раз переглянулись.

— Страсть как наши люди любят друг на друга доносы писать, — подвел невеселый итог староста.

— Это точно, — вздохнув, отозвался Барсуков.

Староста рассказывал дальше о том, как партизаны приехали сначала в соседнюю деревню, и, обвинив жителей в том, что они выдали советских патриотов, расстреляли за околицей нескольких человек. По деревне стояли вой и плач. Молодых ребят увели с собой в лес — в партизаны. Те прибежали спустя несколько дней, с оружием. Ожесточившиеся мужики решили действовать на упреждение. Когда за сбежавшими из отряда пацанами пришли люди из леса, их встретила засада из числа вооруженных местных жителей.

— Кулачье недобитое! — кричал партизанский командир, в котором опознали местного партийного секретаря.

Однако, получив вооруженный отпор, в их деревни партизаны больше не совались. Зато после них снова приехали немцы. Несмотря на то, что оружие было сдано им добровольно, учинили повальные обыски и тоже расстреляли нескольких человек. Иноземцам пытались объяснять, что оружие было нужно для самообороны. Тщетно. Седоусый дядька-полицай из райцентра угрюмо зачитал постановление о том, что оружие могут носить только немцы и местная полиция.

— А нам-то как быть?.. — растерянно подал голос кто-то из толпы.

Дядька только безнадежно махнул рукой, закусил ус и, плюхнувшись в подводу, потащился следом за пылившими по проселку на грузовиках германцами.

— Н-да… — только и произнесли барсуковские танкисты, выслушав все это.

Оставаться на ночь никто из них уже не просился. Их щедро снабдили продуктами. Барсуков привычно вывел своих людей в ночной марш…