Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

Я ударил его, но он ждал удара. Он уклонился и ударил меня апперкотом в подбородок, так что меня отбросило к стене. Тут он попытался уйти, но я ему не дал. Меня охватила ярость; перед глазами стоял туман; я ослеп от гнева. Когда он открывал дверь, я схватил его за воротник, отбросил назад и дал волю кулакам. Но он быстро поднялся на ноги, подвижный и ловкий. Я не мог приблизиться к нему, как ни пытался, — он каждый раз сильным ударом отбрасывал меня прочь. Однако я продолжал драку. Мне уже показалось, что я загнал его в угол, и я прохрипел ему в лицо: «Ну, что, маленький лгунишка?», — когда он ударил меня ниже пояса. Я согнулся от боли. Упав на пол, я смутно видел, как он открыл дверь, выскользнул наружу и захлопнул ее за собой.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Когда я смог двигаться, то пошел в медпункт, сказал Джеку Приску, который там дежурил, что неудачно упал, и глотнул бренди из медицинской бутылки. После этого я почувствовал себя лучше и посмотрел в зеркало. На скуле был синяк, губа разбита, поэтому я достал платок, нашел чистое место и приложил ко рту. Через минуту отнял и посмотрел на платок. На белом полотне сияло багровое пятно. Неожиданно, без всякой причины, я вспомнил, как на свадьбе Мариана проходила под витражами, и они отбрасывали багровый свет на ее рот. В следующую минуту меня вырвало. К счастью, я успел выйти из медпункта и не наследил там, но Джек Приск начал суетиться вокруг меня, говорить, что мне надо отдохнуть, и отправлял меня домой.

— Со мной все в порядке, — коротко сказал я. Наверное, напряжение сцены с Хью и его удар под дых плохо повлияли на желудок, но теперь мне стало лучше и хотелось только поскорее спуститься в шахту к друзьям. — Все хорошо, — сказал я Джеку. — Ничего страшного. Все хорошо. — И, все еще слизывая кровь с разбитой губы, я начал путешествие на сорок второй уровень под корнуолльское море.

Тревоз назвал Хью сумасшедшим, сказал, что его оскорбления были полнейшей чушью. «Сумасшедший» и «чушь» — это самые печатные эквиваленты слов, которые он использовал.

— Проблема с мистером Хью, — мрачно сказал Тревоз, — в том, что он джентльмен, черт бы его побрал, и ни черта не знает о шахте. Конечно, ты ничуть не хуже любого корнуолльского шахтера! Конечно, ты любишь шахту! Все, кто с тобой работал, скажут то же самое. Мистера Хью просто завидки берут, сынок, вот так, потому что ему никогда не стать таким мужчиной, как ты, и у него никогда не будет столько друзей, как у тебя, а ежели это не так, то я — не Алан Тревоз. Какой наглец, — говорил Тревоз. — Чертов джентльмен. — В устах Тревоза слово «джентльмен» было худшим оскорблением, и мне стало лучше. А эпитет «чертов» в его тираде прозвучал всего раз, но я не могу цитировать все его сквернословие.

Я рассказал ему, что отказал Хью в работе, и растолковал, почему.

— Верно! — одобрил мои действия Тревоз. — Ну и проблемы же у тебя с этой твоей семейкой!

Но худшие проблемы были еще впереди.

Отец принял сторону Хью, сказал, что желание работать в семейном деле очень похвально, и велел мне нанять его без проволочек.

— Нет, — твердо заявил я, — я объясню, почему. Я ему не доверяю. Он станет воровать, как только я отвернусь.

— Ерунда! — воскликнул отец. — Ясно как Божий день, что ты отказываешься нанимать Хью, потому что не хочешь признать, что запустил бумажные дела. Ты не хочешь признать, что Хью лучше тебя разберется с административными проблемами, которыми ты сейчас завален…

Это поставило меня в неудобное положение, потому что я понимал, что помощь в офисе мне нужна. Но я не мог признать, что мне нужен Хью.

— Я найму кого-нибудь себе в помощь, — сказал я, — но только не Хью. Ты не можешь заставить меня нанять его.

— Почему не могу? Шахта ведь не твоя, и ты это знаешь, хотя я и позволяю тебе обращаться с ней так, как будто она твоя. Но она принадлежит мне, и не просто принадлежит, я еще контролирую компанию…

— Да, но…

— …и подписываю чеки.

Этой угрозы как раз и не хватало, чтобы я вышел из себя. Несколько минут я орал на отца, осознавая, что проиграл, — шахте очень нужны были деньги, чтобы она работала и была безопасной, поэтому отцовские деньга были жизненно необходимы, и их нельзя было игнорировать. Он мог пригрозить выгнать меня и прекратить платить мне жалованье — с этим я смирился бы, потому что в случае необходимости мог бы работать и бесплатно, но я не имел права допустить, чтобы он лишил шахту финансовой поддержки. Поэтому все, что я мог сделать, — это упрямо повторять:

— Я буду работать с любым клерком, кроме Хью. Я ему не доверяю. Больше мне нечего сказать.

— Очень хорошо, — сказал отец, — но Хью все равно будет получать жалованье, хочешь ты этого или не хочешь. Не вижу, почему он должен страдать от твоей тупости и несправедливости.

Мне показалось, что я плохо расслышал.

— Ты хочешь сказать, что я должен платить Хью, даже если он ничего не будет делать?

— Именно так.

— И платить новому клерку?

— Естественно.

— Но это значит, что мне придется платить два жалованья вместо одного!

— Это твое решение, не мое.

— Но шахта не может этого себе позволить!

— В таком случае, если ты действительно заботишься о шахте, тебе придется работать с Хью.

— Черт… тебя… побери… — Я был вне себя от ярости. — Я не буду работать с Хью! — заорал я. — Не буду! Я лучше отдам большую часть моего жалованья, чтобы компенсировать убытки, но с ним работать не буду! Черт бы побрал вас обоих!

С этими словами я развернулся, вышел из комнаты и захлопнул дверь так сильно, как только мог.

Позднее, когда гнев утих, я с горечью и отвращением понял, как ловко Хью обвел меня вокруг пальца. По возвращении в Корнуолл он сказал, что ему нужна работа, где за минимум усилий платили бы максимум денег, и теперь получил ее: ему надо было только сидеть на заднице и изображать из себя праздного джентльмена, пока мои деньги, тяжелым трудом заработанные на Сеннен-Гарт, текли на его банковский счет.

Мы остались единственной работающей шахтой к западу от мыса Корнуолл. Мы остались одной из немногочисленных работающих шахт во всем графстве. Потому что шел 1919 год, а двадцатого октября 1919 года пришел конец шахте Левант.

Шахта протянула еще несколько лет, пока шахтеры работали выше штольни, но мы все прекрасно понимали, что это конец шахты, которая наравне с Долкоутом, Кукс-Китчен и Боталлаком была одной из величайших шахт в истории Корнуолла.

Легендарная Левант! Для меня и много для кого еще ей не было равных по великолепию, это была самая могучая шахта в Корнуолле, самая богатая медью и оловом среди всех богатых шахт северного корнуолльского побережья. А теперь Левант умерла. Поначалу в это было трудно поверить. Когда новость разлетелась по всей Англии, а затем и по всему миру, Сент-Джаст оплакал шахту потрясенным молчанием. Левант умерла. Левант, которая была настолько велика, что ни один человек не знал ее всю, шахта, которая далеко выдавалась в море и углублялась на сотни саженей под корнуолльские утесы. Легендарная Левант! Шахта, куда шахтеры уезжали работать на этом чудовищном изобретении, подъемнике для людей, который за тридцать минут доставлял их в сердце корнуолльской земли; великолепная, внушающая благоговение Левант, где залежи были велики, как соборы, и пение шахтеров отдавалось эхом, словно они находились в огромной церкви. Уникальная Левант! Нет такого шахтера, который не знал бы о ней и не восхищался ею, как самой невероятной шахтой изо всех.