Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

Лицо женщины по-прежнему было в тени. Она молчала. Через секунду Рослин знаком велел брату уходить и сам прошел мимо меня во двор.

Я вошел в кухню, затворил дверь, и Джанна оказалась передо мной. Секунду мы стояли в дюйме друг от друга. Я в первый раз видел ее без вуали и только сейчас понял, какие светлые у нее волосы. Я запомнил ее голубые, окаймленные темными ресницами глаза и белую кожу, но не цвет волос. Он был золотистый, глубокого, чистого золотого цвета, насыщенного и возбуждающего. Я инстинктивно понял, что они длинны, густы, гладки и тяжелы на ощупь.

— Спасибо, сэр, — холодно произнесла она без всякого оттенка благодарности. — Вы были очень добры, избавив меня от такой неловкой сцены. Могу я иметь честь узнать, к кому обращаюсь?

Я обратил внимание, что, как только она заговорила со мной, ее речь улучшилась, и меня удивили ее манеры. Корнуолльский акцент по-прежнему был заметен, но в ее облике вдруг появился странный налет образованности и достоинства, неожиданный в женщине ее положения. Я попытался понять, к какому слою общества она принадлежит, но не смог.

— Меня зовут Касталлак, — медленно произнес я. — Марк Касталлак. Я из Гвика, что рядом с Хелстоном.

Она чуть помедлила, прежде чем сказать:

— Касталлак? Между Маусхолом и Ламорной есть деревня с таким названием… Итак, приветствую вас, мистер Касталлак. Могу ли я предложить вам рюмку бузинной настойки?

— Это было бы восхитительно, миссис Рослин. Спасибо. Я шел в Зиллан из дома моего отца в Морве и каким-то образом заблудился. Решил спросить дорогу на вашей ферме… — Ложь легко слетала у меня с языка, пока я следовал за ней из кухни по коридору в переднюю часть дома. Она была высока для женщины, но стройна и очень грациозна. Следуя за ней по лестнице и через холл, я заметил, как туго простое черное изношенное платье облегало ее талию, как юбка складками прилегала к бедрам. В передней части дома она открыла дверь и провела меня в безупречно чистую гостиную. На каминной доске даже стояли цветы, что меня удивило, потому что я думал, что в рабочих семьях редко используют «передние комнаты». У окна, которое выходило на сад с травами и пустошь, стоял маленький дубовый стол, и миссис Рослин попросила меня присесть возле него, пока она принесет вино.

Вернувшись, она села напротив меня. Я не удержался от того, чтобы не окинуть ее взглядом от талии до шеи: ее поношенное черное платье было застегнуто до самого ворота, тут я вспомнил о манерах и стал смотреть в окно, чтобы успокоиться.

— Вы надолго приехали в эти места Корнуолла, мистер Касталлак? — спросила она без всякого усилия, пока я пытался справиться с неожиданно накатившей на меня волной застенчивости. Я вдруг вспомнил о том, что слишком молод, не вышел ростом, не красавец, да и в кости широковат.

— Наверное, на несколько недель.

Я сделал над собой огромное усилие, чтобы побороть скованность. В конце концов, она была просто женщиной из рабочего класса, какую бы важность на себя ни напускала. Не было никаких оснований для такой парализующей застенчивости. Я глотнул домашнего вина и принялся объяснять, что только что закончил учебу в Оксфорде и решил навестить отца, который проводил лето на ферме Деверол. Вино, сильное, каким только и может быть домашнее вино, вскоре придало мне храбрости попросить ее рассказать о себе. Всегда ли она жила в Корнуолле? Всегда ли ее приемные сыновья преследовали ее в такой отвратительной манере? Тяжело ли ей живется после смерти мужа? Я узнал, что да, она всегда жила в Корнуолле и даже никогда не была восточнее Теймара, что ее приемные сыновья с тех пор, как умер муж, не испытывают к ней ничего, кроме злобы, но она их не боится, потому что они не могут выгнать ее из дому. Она довольно хорошо справляется с хозяйством; после смерти мужа ей пришлось работать больше, но у нее есть подмога: молодая служанка Энни, слабоумная, но очень послушная, к тому же Гризельда всегда при ней.

— Гризельда? — переспросил я.

— Гризельда приехала со мной из Сент-Ивса, когда я вышла замуж, — пояснила миссис Рослин, и изменившийся тон ее голоса дал мне понять, что ей не хочется продолжать разговор на эту тему.

— Я слышал, что Сент-Ивс очень живописный городок, — сказал я после небольшой паузы. — Я давно хочу туда съездить.

Она улыбнулась, но ничего не ответила, и я понял, что неприятной темой была не безвестная Гризельда, а город, в котором она жила до замужества.

— У меня там живут друзья, — быстро продолжил я. — Сент-Энедоки. По крайней мере, Рассел Сент-Энедок был моим другом в школе, хотя я не видел его уже года два…

И я стал говорить о малозначительных вещах, о тех частях Корнуолла, которые знал лучше всего, о местных джентри, с которыми был знаком, о впечатлениях от Морвы и Зиллана, и болтал до тех пор, пока не понял по ее вежливому молчанию, что она ждет, когда я уйду.

Я так неуклюже встал, что чуть не опрокинул свой пустой бокал.

— Если позволите, миссис Рослин, я пойду.

— Ах да, — сказала она, — вы говорили, что шли в Зиллан, заблудились и решили зайти на ферму, чтобы спросить дорогу. — Она посмотрела мне прямо в глаза ясным взглядом, и мне показалось, что когда она повторяла мою ложь, в нем промелькнула ирония. — Идите по тропинке к дороге, пересеките ее, и прямо перед вами через пустошь будет Зиллан.

— Спасибо.

К этому времени мы уже были в холле, и она открывала переднюю дверь. Когда она опять повернулась ко мне, я протянул ей руку, и после секундного колебания она вложила в нее свою. Ее пальцы были длинными и тонкими. Я представил себе их прикосновение в других обстоятельствах и, поскольку картина была очень живой, задержал их так надолго, что ей пришлось отдернуть руку, чтобы соблюсти приличия.

Я сказал неловко:

— Можно мне еще раз вас навестить?

— Разумеется, — ответила она, — если окажетесь в этих краях. — Это был вежливый ответ без капли радушия. — Лучше всего утром, — добавила она в тот момент, когда я начал ощущать, что за таким приглашением скрывается отказ, — потому что днем я отдыхаю, шью или глажу, а потом готовлю ужин. Но не приходите в четверг. По четвергам в Пензансе большая ярмарка, и я там целый день торгую продуктами с фермы.

Я почувствовал себя утешенным. Когда мы расстались, я пошел к тропинке и взглянул через плечо, но она уже вошла в дом и закрыла дверь. Дойдя до тропинки, я оглянулся во второй раз, словно не мог поверить, что она больше на меня не смотрит, и, к моему удивлению, инстинкт меня не обманул. Занавеска окна гостиной чуть шевельнулась: она все время на меня смотрела.

Я был настолько взволнован этой встречей, так беспокоен, что в ту ночь не смог заснуть и на следующее утро проснулся, чувствуя острейшее нежелание сопровождать отца в зилланскую церковь, а затем на обед в приходском доме в компании с мистером, миссис и мисс Барнуэлл. Но не мог же я объяснить отцу, что с гораздо большим желанием сходил бы в Пензанс и облегчил свое невыносимое напряжение, купив потайной список женских имен и адресов у портье гостиницы «Метрополь». С трудом взяв себя в руки, я послушно проследовал за ним в двуколку и доехал до церкви, где, должен признаться, на протяжении всей службы представлял себе, что бы случилось, окажись миссис Рослин и я наедине друг с другом за закрытой дверью в темной комнате. Не то чтобы я был безбожником; напротив, в то время я был гораздо более религиозен, чем теперь, потому что отец еще в раннем возрасте привил нам с Найджелом привычку ходить в церковь; к тому же религиозность настолько тесно переплеталась с жизненными ценностями отца, которыми я так восхищался, что я принимал церковь безоговорочно. Несмотря на постдарвиновские течения, с которыми я столкнулся в Оксфорде, и независимость мысли, лелеемую в академической среде, мне никогда не приходило в голову перестать верить в Бога и прекратить прилежно ходить на службу каждое воскресенье. Даже позже, когда я стал проповедовать агностицизм, регулярное посещение церкви давало мне ощущение защищенности. Наверное, такую позицию можно назвать ханжеством, но в двадцать лет я этого не понимал. Отец был верующим, а значит, и я тоже.