Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

— Должно быть, я был слеп шесть лет назад, — сказал я непринужденно. — Подумать только: пригласить вас поужинать один раз и больше никогда не приглашать!

А когда она повернулась, чтобы улыбнуться мне, я ее обнял и наклонился, чтобы поцеловать.

Я был удивлен тем, как теплы ее губы. Мне почему-то всегда казалось, что женские губы дряблы и холодны. Но ее губы были не такие. Они были теплыми и упругими, приятно влажными.

— М-м! — сказал я в удивлении.

Она вздохнула, на секунду сомкнула веки, а когда снова открыла глаза, я более не сомневался, что она меня любит.

Все оказалось проще, чем я ожидал. После того вечера в Пензансе я видел Хелену еще несколько раз в течение февраля и к началу марта решил, что вполне могу сделать предложение раньше, чем планировал. В соответствии с этим решением в одно мягкое мартовское утро, из тех, что так напоминают о близости весны, когда воздух так соблазнительно тепл, я пригласил Хелену Мередит на прогулку по пустоши и после подобающей случаю романтической сцены среди стен Чуна попросил ее выйти за меня замуж.

Моя рука обнимала ее. Я почувствовал, как она вздрогнула, и на один ужасный момент подумал, что она сейчас разразится слезами, но она не расплакалась. Может быть, Жанна и тысячи других женщин поступили бы так, но не Хелена. Из всех ее замечательных качеств меня более всего восхищало нерушимое самообладание.

Она повернулась ко мне. Глаза ее горели от радости. Губы, чуть приоткрытые, потянулись к моим. Когда мы поцеловались, я шутливо спросил:

— Это значит «да»?

— Конечно, — сказала она.

Ее готовность смутила меня, но я все равно был польщен. Теплая волна удовлетворения оттого, что трудное дело с успехом завершено, заполнила меня. Это было приятное чувство.

Новость о нашей помолвке была воспринята с различной степенью восторга и удивления, начиная от вполне предсказуемого экстатического состояния матери до потрясения Джан-Ива. Не понимаю, почему он был так изумлен, хотя я и подозревал, что он уже записал меня в неисправимые холостяки и так привык считать себя моим наследником, что мысль о племяннике-узурпаторе была слишком ужасна для него, чтобы быстро к ней привыкнуть. Уильям с удовольствием воспринял новость, Джералд Мередит был так мил, что заказал шампанское, а Жанна была почти так же возбуждена, как и мать. Даже Медлин Младший, выражая мнение всей прислуги Пенмаррика, ходил с очень гордым и важным выражением лица.

— Очень хорошая новость, сэр, — пророкотал он своим хорошо поставленным голосом. — Очень хорошая. Мы все вас поздравляем, сэр, и желаем вам и мисс Мередит всего наилучшего.

Мои друзья на шахте приняли новость одобрительным ревом, и все, кроме Тревоза, сгрудились вокруг меня, чтобы пожать руку и похлопать по спине. Тревоз выглядел обиженным. Я этого ожидал, но в глубине души думал, что он ведет себя неразумно. Никому нет вреда от того, что ты женоненавистник, но не ожидай, что и все станут обходить женщин стороной.

К счастью, к вечеру он взял себя в руки и пришел в паб вместе со всеми, чтобы поднять за меня тост. Он не пытался извиниться за то, что дулся, и я слишком хорошо его знал, чтобы ожидать извинений, но он был достаточно дружелюбен, поэтому я с облегчением забыл об утреннем инциденте. В то время у меня было слишком много забот, чтобы забивать себе голову ерундой.

Пожениться мы решили в первую субботу июля, и пока Хелена начала делать предварительные приготовления, я взялся за решение проблемы, что делать с членами моей семьи, которые жили в Пенмаррике. Я знал, что Уильям с удовольствием покинет дом, как только я въеду, потому что он мне так и сказал после смерти отца, предложив, чтобы упростить ситуацию, поддерживать наши отношения не только на дружеской, но и на деловой основе. Посоветовавшись с ним, я сдал ему в аренду за номинальную плату старый каменный дом на краю Сент-Джаста — предыдущий арендатор, отставной моряк, умер месяцем ранее, и со времени его смерти дом пустовал. Дом был больше, чем любой из деревенских коттеджей, в хорошем состоянии, и при нем был сад площадью примерно в полгектара. Уильяма устраивало такое положение вещей, я тоже был доволен, что он достойно устроен в отдалении от Пенмаррика. Когда он перебирался в свой новый дом, я послал ему чек, чтобы оплатить расходы, связанные с переездом, но он, видимо, счел, что я уже достаточно для него сделал, и, как я понял впоследствии, проверяя состояние своего банковского счета, так и не предъявил мой чек к оплате.

Но вскоре он все же принял от меня чек, на этот раз в качестве свадебного подарка — Чарити в конце концов заставила его на себе жениться и дотащила его до местного бюро регистрации. На свадьбу никто не пришел, кроме Джан-Ива, и Уильям никогда о ней не упоминал, хотя Чарити и позаботилась о том, чтобы носить самое большое обручальное кольцо, какое могла достать, и получила много удовольствия, представляясь в Сент-Джасте как миссис Парриш. Не понимаю, зачем Уильям на ней женился. Правда, Чарити шантажировала его тем, что отказывалась вести хозяйство в его новом доме, если он на ней не женится, но Уильям мог бы заполучить другую женщину из рабочего сословия на более удобных для себя условиях. А если уж на то пошло, если он приучил себя к мысли о браке, то мог бы подыскать и женщину из своего класса. Но мне было известно, что при мысли о браке Уильяма всегда охватывал ужас. Его взгляд на этот предмет был неортодоксален, и я всегда удивлялся, каким образом человек, столь приверженный традициям, не только проповедует свободную любовь, но и осуществляет на практике. Так что раз уж он решил забыть о своих эксцентрических взглядах, то это было его дело, а не мое. Все, что я мог сделать, — это пожелать ему удачи, скептически при этом размышляя, долго ли продлится такой брак. Мне казалось, что они оба вскоре поймут, что верность того не стоит.

После Уильяма я занялся Джан-Ивом. По-своему я его жалел. Его обстоятельства были незавидны: он получал маленькое жалованье, у него не было капитала и другого дома, кроме Пенмаррика. Я считал такое положение несправедливым. После смерти отца мне не в чем было упрекнуть Джан-Ива; к свадьбе, которая, вполне возможно, лишит его любой части наследства, он отнесся спокойно; он много работал на шахте, заслужил уважение Тревоза (в это я все еще не мог поверить), быстро накопил много знаний и заменил клерка Слейтера, успешно помогая Уолтеру Хьюберту в бухгалтерии.

Я решил быть с ним щедрым — снабдил его достаточным количеством денег, чтобы он мог построить дом, и сдал ему немного земли за номинальную плату. Понятно, из-за того, что поместье находилось в доверительной собственности, я не мог сразу уступить ему землю, но попечители решили, что постройка дома послужит к увеличению стоимости усадьбы, и не возражали, когда я рассказал им, что собираюсь сделать. Джан-Ив поблагодарил меня, но я видел, что ему трудно поверить в то, что во всем этом нет какого-нибудь подвоха, и у меня зародилось сомнение в том, что, даже несмотря на нашу недавно зародившуюся дружбу, мы когда-нибудь сможем полностью доверять друг другу.