Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

— Конечно останемся, Сим! — ответил я сердечно, потому что теперь не мог не поверить в его искренность.

Все, что он говорил, было справедливо; Джонас на самом деле был избалованным и противным ребенком, а замечаниям по поводу унаследованного богатства я поверил, когда вспомнил его фанатичную преданность социализму в Оксфорде. Если учесть это, то нет ничего нелогичного в том, что Саймон-Питер на моей стороне и предлагает помощь в обмен на будущую дружбу, когда я, возможно, стану хозяином Пенмаррика. Глядя ему вслед, я даже начал думать, что несправедливо судил о нем в прошлом. Кто бы мог подумать, что я встречу человека, который так же, как и я, жаждет получить от жизни свою долю справедливости: он больше всего в жизни хотел поднять Рослинов из Морвы до уровня верхушки общества, которую презирал.

Я совсем не был удивлен, когда вскоре после моего разговора с Саймоном-Питером ко мне устремился целый поток посетителей, жаждущих испытать мою совесть. Приехал Майкл, вслед за ним мой тесть, без сомнения, науськиваемый Элис, притащился из Карнфорт-Холла, чтобы сказать мне, что я компрометирую жену, живя от нее отдельно. Через неделю мать неожиданно явилась на чай. Наконец даже Адриан приехал на своем «форде», чтобы в приличествующих его сану выражениях спросить меня, какого черта я делаю. Я успешно привел всех четверых в ярость, и стыдно признаться, но мне это понравилось. По правде говоря, мне это так понравилось, что я и ухом не повел, когда сэр Джастин сказал, что посоветует Фелисити со мной развестись, и позаботится о том, чтобы я не получил ни гроша после его смерти. Я даже засмеялся, когда Адриан сказал мне, чтобы я не приходил в его дом в Зиллане для теологических дискуссий до тех пор, пока не прекращу домогаться собственности своего брата, жить отдельно от жены и совершать прелюбодеяния, когда захочу. Бессильная ярость Майкла позабавила меня так же, как и ледяное осуждение матери. Я воспринимал их недовольство с веселым безразличием, пока из Канады не пришло письмо Винсенту, и, прочитав его, я рассердился больше, чем все мои противники вместе взятые.

«Дорогой Майкл, — писал Филип. — Сколько шума все поднимают от моего имени! Я рад узнать, что мои интересы на родине в руках честных людей, я ценю ваши усилия к тому, чтобы выкинуть Джан-Ива, как он того и заслуживает, но, пожалуйста, не надо излишне волноваться. Мой маленький братец не тот человек, который может украсть наследство, встретив хотя бы малейшее сопротивление. А если ему хочется поиграть в хозяина усадьбы, как ребенку в детской, мне кажется, пусть играет. Если ему хочется помочь Уолтеру в мелких делах, касающихся Пенмаррика, пусть окажет небольшую помощь, чтобы не чувствовать себя совсем уж бесполезным. Я уверен, что Уолтер сразу заметит любую попытку Джан-Ива украсть что-либо, а поскольку у Джан-Ива нет прав поверенного, то он совершенно безобиден. Так что пусть его. Он не стоит того, чтобы так волноваться. Здешняя жизнь мне по-прежнему очень нравится, спасибо, надеюсь, скоро поеду в Ванкувер в отпуск. Ваш Филип».

Убийственно пренебрежительное отношение. Я долго кипел от ярости, но наконец взял себя в руки и начал размышлять о письме брата спокойно. Итак, я заручился разрешением Филипа помогать Уолтеру в управлении имением и мне разрешили еще пожить в Пенмаррике. Разве не этого я хотел? Глупо расстраиваться из-за оскорблений Филипа теперь, когда у меня появился шанс доказать ему и всем, насколько хорошо я могу заменить его.

Наступил новый, 1933 год. Несмотря ни на что, я чувствовал себя одиноко. Я скучал по Ребекке, по еженедельным обедам с Адрианом, скучал даже из-за того, что не видел мать так часто, как раньше. Мы по-прежнему изредка встречались, но она отказывалась приезжать ко мне в Пенмаррик, и хотя внешне мы были вежливы друг с другом, прежняя близость исчезла. Я надеялся, что весной еще раз приедет Лиззи, но когда я пригласил ее, она написала, что беременна и не хочет предпринимать утомительное путешествие в Корнуолл. Чтобы не чувствовать себя так одиноко, я с головой погрузился в работу и долгие часы трудился в конторе поместья, так что, к великому неудовольствию Майкла, моя работа была выполнена совершенно безупречно.

Тем временем стало казаться, что Филип обосновался в Канаде более прочно, чем нам представлялось раньше. В каждом письме к матери он упоминал о друзьях, работе и о том, как он счастлив. Он снимал комнату в доме вдовы, и когда весной 1933 года он купил фотоаппарат и прислал матери фото, на котором был изображен вместе с этой женщиной и ее сыном, мы увидели, что выглядит он подтянутым и красивым, совсем не таким, каким уезжал из Пенмаррика два года назад: с ввалившимися глазами, убитый горем. Мальчик был немного похож на Эсмонда, а женщина молода, не старше тридцати, и очень привлекательна.

— Как ты думаешь, я могу расспросить его о ней? — спросила снедаемая любопытством мать. — Впрочем, я не хочу совать нос в чужие дела. Наверное, если бы он всерьез ею интересовался, то чаще писал бы о ней.

Я задумался. О сексуальных наклонностях Филипа я знал больше ее, но еще я знал, что гомосексуалист вполне может иметь нормальные отношения с женщиной. А что если Филип разведется с Хеленой, женится вновь, станет отцом?.. Ну и что, что он так счастлив в Канаде и пока не выказывает никакого желания возвращаться домой и заниматься наследством. И все же пока, как мне казалось, Филип не испытывал непреодолимого желания производить на свет наследника Пенмаррика и поэтому не собирался разводиться и жениться снова. Если та женщина согласится, они могут просто жить вместе, не осложняя себе жизнь разводом и повторным браком.

К тому времени я и сам встретил молодую вдову, презентабельную женщину лет тридцати пяти, которая недавно переехала в один из лучших районов Пензанса. Поначалу она побаивалась завести со мной роман, хотя согласилась выполнять обязанности хозяйки Пенмаррика, когда я развлекал соседей по графству. Впервые со дня моей ссоры с Ребеккой я наслаждался женским обществом — хотя бы и не в спальне. Конечно же, мне и там хотелось ее общества, и наконец весной мое терпение было вознаграждено: она позволила взять ее с собой в Лондон. После возвращения я стал развлекать соседей с еще большим шиком; в Пенмаррик постоянно стекались гости, а с ними в доме возникла атмосфера веселья. Мне стало немного не хватать денег, но к тому времени я уже контролировал достаточно дел в имении, чтобы попросить у Уолтера несколько лишних фунтов, а поскольку Филип после увольнения Смитсона сделал его поверенным скромного фонда, учрежденного для управления имением, он мог давать мне сколько-то денег без ведома Майкла и матери.