Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

«Миссис Касталлак не хотела приезжать в Алленгейт, — писала мне мама, которая в то время гостила у подруги в Лондоне, — но папа решил, что для девочек будет лучше, если они не уедут из своего нового дома, к которому они уже привыкли, поэтому он переменил свое первоначальное решение, согласно которому они должны были встретиться в лондонском доме. Он думал, что миссис Касталлак может и не приехать, но я была уверена, что никакие неблагоприятные обстоятельства не помешают ей увидеть дочерей, и поэтому ничуть не удивилась, когда она согласилась приехать в Алленгейт. Я рада, что Мариана, Жанна и Элизабет смогли снова повидаться с мамой, но боюсь, что Филип очень расстроится, узнав, что ему такая возможность не представилась, а Маркусу это просто разобьет сердце…»

В конце триместра Филип вернулся домой, кипя от гнева. Увидев папу, он сразу же направился прямо к нему со сжатыми кулаками и высоко поднятым подбородком.

— Три недели назад мама приезжала сюда, чтобы повидаться с девочками, — сказал он подчеркнуто громко. — Ты разрешил ей приехать именно тогда, когда я находился в школе, и велел директору не пускать ее, когда она приехала в школу по дороге в Корнуолл.

Папа сказал спокойно:

— Судья решил, что для тебя будет лучше, если ты некоторое время не будешь с ней видеться. Это временная мера, в твоих же интересах. Я тебе уже объяснял.

— Но она хотела видеть меня! — закричал Филип. Голос его дрожал. — Каким образом запрет видеться с ней может быть в моих интересах? Объясни!

Маме стало его жаль. Она наклонилась, поцеловала и обняла его. Я почувствовал укол ревности, как всегда, когда она уделяла ему внимание.

— Не расстраивайся, дорогой Филип. Я уверена, ты скоро увидишь маму.

Он попытался ее оттолкнуть.

— Мне не нужно вашей жалости! — Голос его срывался от горя. — Оставьте меня.

«Неблагодарная тварь», — подумал я.

Мама расстроилась:

— Марк…

— Хватит, Роза, — коротко сказал папа, и она замолчала.

Потом Маркус сказал Филипу:

— Я обсудил это с Уильямом. Мне кажется, папа еще долго не разрешит нам видеться с мамой, и судья еще очень долго не изменит решения. Я знаю, папа говорит, что это временная мера, но насколько временная? Мне кажется, он не разрешит нам видеться с ней, пока мы не вырастем.

— Решение не может быть окончательным, — сказал Филип. — Я заставлю его сказать мне, когда оно изменится.

Но папин ответ его не удовлетворил. Он сказал Филипу, что хотя судья и может изменить решение при определенных обстоятельствах, он всегда, меняя или отменяя предыдущее решение, будет руководствоваться интересами детей. Папе казалось, что судья вряд ли изменит решение в том, что касается Филипа, до тех пор, пока Филипу не исполнится шестнадцать лет, а о том, чтобы решение изменилось раньше, и речи быть не может.

— Я ему покажу! — частенько бормотал Филип. — Я ему покажу! Как только мне исполнится шестнадцать, я уеду. Я буду большим и смогу бороться с кем угодно, даже с судьей. Как только мне исполнится шестнадцать, я брошу школу и поеду к маме на ферму, а папа пусть убирается к черту.

Он начертил календарь на пять лет, повесил на стену в ногах кровати и принялся тщательно вычеркивать дни.

В таком беспощадном внимании к уходящему времени что-то пугало меня. Я смотрел на последний месяц намеченного срока, июнь 1911 года, думал о том, что случится до той поры, и меня охватывала тревога. Я попытался представить себе, каким я буду в пятнадцать с половиной лет, и решил, что мне совсем не хочется расти.

— Если бы годы проходили быстрее! — нетерпеливо говорил Филип. — Если бы я был взрослым!

Словно в ответ на эти пожелания, он начал расти. Когда ему было тринадцать, он стал очень высоким. В четырнадцать у него начал ломаться голос, и он был шести футов роста. В пятнадцать он вполне мог сойти за молодого человека двадцати лет. Неловкость, сальные волосы, прыщи, раздраженная кожа, застенчивость — все эти проклятья подросткового возраста обошли его стороной и не оставили никаких следов. Даже я, хотя и ненавидел его, должен был признать, что он стал самым красивым молодым человеком изо всех, кого я видел. Невероятное, ослепительное великолепие Филипа затмевало Маркуса, который казался чрезвычайно привлекательным молодым человеком, и даже Уильям, у которого была вполне приятная внешность, рядом с Филипом казался совсем незаметным.

К собственному отвращению, я становился все невзрачней и невзрачней. Я долго не рос, оставался унизительно маленьким. А когда начал расти, вырос так быстро, что стал невероятно худым.

— Как скелет, — небезучастно заметил Хью. Он тоже был очень маленьким, поэтому его обрадовало то, что я так вырос.

Мне оказалась мала вся одежда. Ступни стали слишком большими, а когда я пытался аккуратно сесть в кресло, руки и ноги, не повинуясь мне, раскидывались во все стороны. Голос ломался наисквернейшим образом, и я постыдно пищал, когда мне бывало совершенно необходимо говорить низким голосом. Кожа беспокоила меня. Все симптомы наступающей зрелости проявлялись самым неприятным образом. Я чувствовал себя жалким.

— Не терзайся, — подбадривал меня Уильям. — Это не навсегда. Может быть, в конце концов ты станешь достаточно презентабельным.

Но я ему не верил и долго и бесплодно завидовал приятной внешности Касталлаков. Только Элизабет была толстой и некрасивой, да еще никто не знал, хорош ли собой или некрасив младенец Джан-Ив. Его в Алленгейт не привозили. Миссис Касталлак вернулась на свою ферму, а Джан-Ива воспитывала няня в Пенмаррике. Я считал, что миссис Касталлак поступила неожиданно разумно, потому что согласно постановлению судьи она не имела права воспитывать сыновей, но Мариана и Маркус находили это странным и время от времени обсуждали.

— Раз папа не хочет видеть Джан-Ива в Алленгейте, маме следовало бы воспитывать его на ферме, — говорил Маркус.

— Папа не хочет его видеть, а мама не хочет с ним жить, — говорила Мариана, — должно быть, он не как все.

— Ты хочешь сказать, слабоумный?

— Или настолько страшен, что на него никто смотреть не хочет. — Мариана кокетливо поежилась, а Маркус принял серьезный вид.

Каждый год папа говорил, что ему надо съездить в Корнуолл, чтобы посмотреть, что происходит в усадьбе, и проведать младшего сына, но почему-то так и не собрался. Удивительно, но каждый раз в последнюю минуту происходило что-нибудь, что удерживало его в Оксфорде, а потом разговоры о поездке в Пенмаррик откладывались до конца следующего учебного года.

Миссис Касталлак больше в Алленгейт не приезжала, но вместо этого потребовала, чтобы девочки навестили ее в городском доме. Папа отказал. Миссис Касталлак обратилась к судье, который сказал папе, что девочки должны получить разрешение поехать с матерью в подходящее место. Миссис Касталлак отвезла их в Эксмут, но их свидание не удалось, потому что Элизабет все время скучала по нашей маме, а Мариана дулась, потому что хотела остаться в городском доме, чтобы походить по лондонским магазинам. Даже Жанна, которая с нетерпением ждала поездки с матерью к морю, была рада вернуться в Алленгейт. После этой неудачной попытки миссис Касталлак совершенно уединилась в Корнуолле и, казалось, не могла более выносить ежегодных столкновений с папой по поводу того, где и когда она может встретиться с дочерьми.