Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

Так или иначе, Маркус и девочки ходят на ферму каждую субботу на обед, но Джан-Ив не соглашается ходить туда, и я его не виню. Даже если папа просит его сходить, он просто не слушается. Между нами, мне кажется, что он не любит папу так же, как и свою мать, хотя папа просто из кожи вон лезет, чтобы ему угодить. Ты бы удивился, увидев, как невероятно терпелив и ровен папа перед лицом его откровенных провокаций и, кажется, решил страдать от него до конца… Интересно, что ты обо всем этом подумаешь, когда приедешь. С нетерпением ожидающий тебя…»

Был декабрь. Триместр близился к концу, и наконец восемнадцатого декабря 1911 года я уехал из Уинчестера и начал долгое, утомительное путешествие на запад, в Корнуолл, к своему новому дому.

Мне исполнилось шестнадцать лет.

Я никогда не бывал западнее Труро. Я подъезжал к Пензансу, поезд мчался вдоль песков залива Маунтс, а передо мной, поблескивая на декабрьском солнце, поднималась гора Сент-Майкл со сверкающим острием средневекового великолепия, возвышающимся над сияющей гладью Ла-Манша. Тогда-то я и почувствовал, насколько необычен Корнуолл, его старинность, это эхо затерянного народа, чей язык умер, и люди забыли, что являются другой нацией, с иной, чем англичане, историей. Моя память внезапно обострилась; я вдруг вспомнил, как мама говорила нам еще давно, в Сент-Джонс-Вуде: «Папа выглядит, как иностранец».

Но мое первое благоприятное впечатление от Корнуолла быстро погасло, когда на платформе я встретил Уильяма, потому что за ним по пятам шел очень маленький, очень уродливый сорванец. У него были густые черные волосы, наглый надутый рот и черные раскосые глаза Пенмаров. Когда я посмотрел на него, он высунул маленький розовый язык и засмеялся.

— Это Джан-Ив, — сказал Уильям. — Ты, наверное, узнаешь его по моим описаниям. Джан-Ив, это мой брат Адриан.

— Привет, прыщавый, — произнес мальчишка.

— Прекрати, толстяк, — сказал Уильям.

— Я не толстый!

— А Адриан не прыщавый. А теперь давай помогай. Возьми сумку Адриана — вот так — не слишком тяжелая? Очень хорошо, отнеси ее Кроуласу в коляску. Спасибо.

Мальчуган вырвал сумку у меня из рук и заковылял к выходу, чуть спотыкаясь.

— Какой плюгавый ребенок, — сказал я с неприязнью. — Как ты с ним уживаешься?

— На самом деле, он хороший малый… Пошли в коляску.

Поездка в Пенмаррик была совершенно испорчена надоедливым ребенком. Он прыгал по коляске, прерывал все мои попытки завязать разговор с Уильямом и хвастался тем, что он сделает, когда вырастет.

— Я буду гением, — заявил он, нагло глядя на меня своими узкими черными глазами, — и еще я буду богатым. Я буду таким богатым, что все будут просить меня, чтобы я их полюбил, но я не буду. Я сброшу их со скал и посмотрю, как они разобьются.

Я осторожно шепнул Уильяму:

— Y a-t-il une maladie de la tete peut-etre? [6] У него что, не все дома? (фр.).

— Он просто пытается произвести на тебя впечатление, — спокойно ответил Уильям. — Пока что он думает, что может привлечь к себе внимание, лишь эпатируя людей. Правда, Джан-Ив?

Ребенок оглушительно захохотал и прицелился кулаком Уильяму в грудь. Уильям рассеянно парировал удар и погладил мальчика по голове. Коляска тащилась в Пенмаррик.

Конечно же, я возненавидел Корнуолльский Оловянный Берег, как только его увидел. Он так отличался от деревьев, лужаек и живописных деревушек Оксфордшира; здесь все было голым и уродливым, нигде ни деревца, а дома шахтеров серы и мрачны. Раны шахт, по большей части заброшенных, делали этот забытый Богом пейзаж ужасно унылым, и даже прежде, чем мы достигли того места на дороге, откуда был виден мой новый дом, я уже знал, чего ожидать.

— Вон он! — закричал ребенок. — Вон Пенмаррик! — Он повернулся ко мне, и его маленькие черные глазки засияли. — Я жил там совсем один, — сказал он гордо, — один со слугами. Замок был полностью моим. Пока они не приехали. Но когда-нибудь я его себе верну.

Здание было похоже на серого раскинувшегося зверя, а когда мы подъехали ближе, мне показалось, что тусклые стены, злобные горгульи [7] Скульптуры на крыше, изображающие гротескные фигуры людей и животных и установленные таким образом, чтобы вода, текущая вниз по желобам, отбрасывалась от стен для предотвращения пятен и эрозии. , высокие трубы, окна, из которых не открывалось никакого вида, и гротескные фальшивые бойницы насмехаются надо мной.

— Мило, не правда ли? — сказал Уильям. — Мне нравится.

Я промолчал. Когда мы вышли из коляски, передняя дверь распахнулась, и папа выбежал мне навстречу.

— Адриан! Добро пожаловать в Пенмаррик!

За ним спешили Жанна и Элизабет.

— Привет, Адриан! — сказала, запыхавшись, Жанна. — Как здорово, что ты приехал! Это ведь самый красивый дом на свете, не правда ли? Так здорово быть дома!

— Привет, — сказала Элизабет. — Кухарка специально для тебя приготовила к чаю особый крем из лучшей корнуолльской сметаны. Еда здесь действительно очень хороша.

В дверях появился Маркус.

— Привет! — воскликнул он. — Тебе нравится вид на море? Мы приготовили для тебя бывшую комнату Филипа, чтобы ты мог смотреть на мыс Лендс-Энд. Потрясающая комната.

Через холл летела Мариана.

— Адриан, как чудно! Проходи в дом. Тебе нравится мое кольцо? Бриллиант в середке ужасно красивый, не правда ли? Это самое лучшее кольцо в моей жизни…

— Медлин, — сказал папа дворецкому, — пожалуйста, чай в гостиную через десять минут. Джеймс, будь добр отнести вещи наверх.

Лакей резво подскочил ко мне.

— Я покажу тебе твою комнату, — предложил Маркус. — Очень надеюсь, что она тебе понравится. Хорошо ведь жить одному после стольких лет в Алленгейте, когда тебе приходилось делить комнату с Филипом.

По широкой лестнице мы прошли в длинную галерею. Я, против своей воли, остановился посмотреть на портреты на стенах.

— Прежние Пенмары, — с усмешкой заметил Маркус. Он быстро, по-галльски пожал плечами. — Странное сборище, не так ли?

Потом шел огромный мрачный коридор. Маркус открыл дверь, и мы вошли в невероятных размеров комнату с высокими потолками и солидной викторианской мебелью. За окном плескалось море.

— Очень мило, — вежливо произнес я.

— Тебе нравится? — с готовностью откликнулся Маркус. Ему всегда так хотелось, чтобы людям все нравилось, чтобы все были счастливы. — Прекрасный вид, не правда ли?