Иосиф Кантор - Ной. Всемирный потоп

Только выпусти на волю вопросы и им не будет конца.

– Иафета что-то беспокоит, но что именно он не говорит. Шева тоже не знает, я ее спрашивала. Но причина моего недовольства в другом.

Эмзара умолкла, словно раздумывая о том, стоит ли продолжать дальше.

– В чем же? – поторопил ее Ной, которому после бессонной ночи и тяжелого, многотрудного и многодумного дня, сильно хотелось спать.

– В том, что люди говорят: «Ирад умер, и теперь его соседу не надо лазить через плетень к Хоар, можно проходить в ворота».

– Кто говорит такое?

Языки у людей стали, что змеиные жала. На одно доброе слово приходится столько дурных, что, считая, непременно собьешься со счета. Но всему есть мера, установленный предел. Или уже нет никаких пределов, если даже Всевышний, не надеется на возврат людей к добру и решил извести их?

«Нет! – сверкнула молнией мысль. – Пока еще надеется! Иначе бы сам сотворил ковчег и послал бы его нам! Строительство ковчега это не только испытание достойных, но и предупреждение недостойным! Смотрите, думайте, кайтесь, спасайте свои души! В ком еще тлеет искра добра – поймет. Но ведь сказано: «Я вижу, что из всех ныне живущих ты один праведен предо Мною». Один? И так уж ли праведен? Ох, как трудно скудным умом своим постигать Высшую правду!».

– Хотя бы Ноама, жена старосты…

– Сех – глаза и уши Явала, а Ноама – язык его! – отмахнулся Ной, снова ложась на спину. – Нашла кого слушать, жена! Сех с Ноамой еще не то наговорят на меня, желая подольститься к правителю. Разве ты вчера родилась, что не понимаешь таких вещей?

– Родилась я не вчера, – проворчала Эмзара, – но почему ей тогда поддакивали другие? А толстуха Ребада хихикала и говорила, что горе одного приносит благо другому! Может, было так, что ты дал повод для подобных разговоров?

– Мне обидно слышать от тебя такие слова, Эмзара. Разве хоть раз я давал тебе повод усомниться в моей любви? Хочешь, принеси хлеб, и я поклянусь на нем, что никогда не ложился с Хоар, не входил к ней и даже никогда не вожделел ее. И, тем более, никогда не лазил через плетень! Видишь, как легко добились своего злые языки? Несколько лживых фраз, несколько коварных улыбок, и мы с тобой уже ссоримся! Разве так можно?

– При закрытых дверях и окнах сквозняков не бывает, – проворчала Эмзара. – Я вот тоже заметила, с каким участием ты сегодня утром смотрел на Хоар…

– Разве участие и вожделение есть одно и то же?! – возмутился Ной, поворачивая голову к жене. – Как я могу смотреть на только что овдовевшую соседку без участия? Ты сейчас несправедлива, жена! Верить надо тому, кто достоин доверия! Если завтра кто-то скажет мне, что покойный Ирад лазил к тебе через плетень, когда меня не было дома, то я рассмеюсь в ответ и ни за что не стану принимать эту чушь к сведению.

– Может, имели в виду Хама? – начала рассуждать вслух Эмзара. – Но тогда бы сказали «сын соседа», а не «сосед»…

Других соседей у покойного Ирада не было, сразу за его домом располагались сады, а дальше начинались поля.

– Разве у Хама что-то было с Хоар? – спросил Ной и тут же поправился. – Разве что-то могло быть?

– Не знаю, – после недолгого молчания ответила Эмзара. – Сыновья выросли, и я уже не могу понять, что у них на уме.

– Да, сыновья выросли, – согласился Ной. – Давай спать.

Он лежал неподвижно и ровно дышал, но сон уже не спешил взять его в свой сладкий плен. Хам мог что-то иметь с Хоар? Если мог, то это плохо вдвойне, нет – втройне. Как прелюбодеяние с замужней женщиной, как злоупотребление доверием доброго соседа и как связь с женщиной, муж которой был убит.

А ведь Хама ни ночью, ни утром не было дома… Он, конечно, не мог убить… При всех своих недостатках, Хам добр, сердце у него не ожесточившееся настолько, чтобы убивать… Или это просто так кажется, ведь известно, что родительская любовь порой делает людей слепыми, не способными замечать очевидное, находящееся прямо перед их глазами… И не стоит забывать о похоти, которая, если ее не обуздывать, способна затмевать разум и заставлять человека творить то, чего бы он в здравом уме никогда бы не натворил…

Мало было на сердце тяжести, так добавилось еще. Ной горько улыбнулся тому, как скоро может меняться ход мыслей человеческих. Еще за ужином он, глядя на Хама, испытывал грусть от того, что сын не таков, каким бы его хотелось видеть отцу. А сейчас, будь Ной уверен, что Хам непричастен к убийству Ирада, он бы радовался и не придавал бы такого значения недостаткам сына. Это же, в сущности, небольшие недостатки, которые со временем непременно выправятся и перейдут в достоинства, тому есть много примеров. Это не убийство ближнего, не великий грех…

Проницательности и терпения просил Ной у Господа до вторых петухов, а потом вернулся из своей молельни на ложе и заснул, еще не успев смежить веки.

Если в одном месте прибавится, то в другом убавится. Это называется – справедливость. Та самая справедливость, на которой помешан мой муж. Каждое утро я благодарю Бога за то, что он послал мне такого хорошего мужа и каждый вечер я засыпаю с благодарностью на устах моих, но в течение дня случается мне пожелать, чтобы муж мой Ной, сын Ламеха, меньше бы думал о других и больше бы думал о своих. Повитуха Седа только и знает, что повторять, увидев меня: «Ах, Эмзара, сестра моя! Как отрадно знать мне, что ты жена праведнейшего из людей и достойнейшего из достойных!». А что мне с той праведности? Когда радость, а когда и слезы.

Муж мой добр, и это хорошо. Его доброта как крона дерева, дающая тень в палящий зной.

Муж мой добр, и в том есть свои недостатки. У другого отца сыновья не отбиваются от рук. Другой отец загодя ставит вымачиваться прутья и, когда придет час, берет их и воспитывает свое чадо, если то не внимает словесным увещеваниям. Вдруг Хаму было бы достаточно одной хорошей порки для того, чтобы войти в ум? Хам такой – чует слабину нутром. Доброту он принимает за слабость и начинает пользоваться ею без меры и без пользы. Старшего брата он боится и почитает, как должно, потому что тот не гнушается воздать ему по заслугам, а к отцу не проявляет должного почтения. Господи, сколь чудны и непостижимы дела твои! Разве может быть так, чтобы одна утроба от одного же семени породила трех столь разных людей, как сыновья мои Сим, Хам и Иафет? Обликом они немного схожи, как и положено единоутробным братьям, и более не схожи ничем.

Сим – муж силы, скала, за которой можно укрыться от любого урагана. Кому-то он может показаться тугодумом, но это не так. Сим привык сначала думать, а уже потом делать или говорить, потому он делает не сразу или говорит не сразу. Но, если уж сказал, то сказал, сделал – так сделал. Таков он, Сим, первенец.