Джеймс Боллард - Империя Солнца

Впрочем, японские солдаты по-прежнему сидели на бетонных скамьях возле входного туннеля и, сгрудившись вокруг железной печки, прихлебывали чай. Между грузовиками, где лежали больные, тянуло дымком. Два молодых солдата передавали доктору Рэнсому ведра с водой, но жандармам, казалось, дела до заполонивших стадион узников Лунхуа было не больше, чем вчера.

Джим встал, чувствуя, как дрожат у него ноги, и стал оглядывать ряд за рядом, пытаясь отыскать родительский «паккард». А где, собственно, шоферы? По идее, должны стоять каждый у своей машины, как это обычно делалось при разъезде из загородного клуба. Потом солнце скрылось за небольшим грозовым облаком, и стадион погас, разом сбившись на монотонный тускло-оливковый цвет. Джим еще раз окинул взглядом ржавые потеки на хромированных радиаторах и понял, что эти американские машины стоят здесь уже не первый год. На ветровых стеклах запеклась пленочка зимней грязи, шины спустили: часть добычи, взятой японцами у граждан стран-союзниц.

Джим стал осматривать трибуны на северном и западном скатах стадиона. С бетонных подставок сняли сиденья, и целые сектора трибун использовались теперь как хранилища под открытым небом. Десятки кабинетов из черного дерева и столов из красного, без единой царапины, сотни венских стульев стояли плотными рядами, как будто на складе большого мебельного магазина. Кровати и гардеробы, холодильники и кондиционеры громоздились вавилонскими башнями, наваленные друг на друга. Огромная президентская ложа, где в один прекрасный день мадам Чан и генералиссимус могли стоя приветствовать съехавшихся со всего мира атлетов, была сплошь завалена рулеточными столами, коктейль-барами и беспорядочной толпой позолоченных гипсовых нимф, каждая из которых держала над головой безвкусную вычурную лампу. На бетонных ступеньках лежали кое-как завернутые в брезент скатки персидских и турецких ковров, и с них, как с торчащих из кучи металлолома ржавых труб, капала вода.

Для Джима эти потрепанные трофеи, собранные из особняков и ночных клубов Шанхая, казалось, сохранили весь блеск, всю витринную роскошь новизны, как те заполненные мебелью залы универмага «Синсиер компани», по которым они как-то раз бродили с мамой до войны. Он во все глаза смотрел на трибуны и был почти готов к тому, что вот сейчас из какого-нибудь закутка появится мама в роскошном шелковом платье и проведет затянутой в перчатку рукой по резной, из черного дерева, полировке.

Он сел и прикрыл от яркого света глаза. Он помассировал большим и указательным пальцами щеки мистера Макстеда, потом раздвинул ему губы и выбросил набившихся в рот мух. Вокруг на сырой траве лежали обитатели лагеря Лунхуа и смотрели на выставку бывшей своей собственности; и этот мираж делался все роскошнее по мере того, как разгоралось яркое августовское солнце.

Впрочем, очарование миража прошло довольно быстро. Джим вытер руки о шорты мистера Макстеда. Японцы довольно часто использовали стадион в качестве пересыльного лагеря, и выбитый газон был сплошь покрыт засаленными тряпками и золой от маленьких костерков, обрывками палаточного брезента и деревянными ящиками. Были здесь и самые безошибочные признаки человеческого присутствия, — пятна засохшей крови и кучки экскрементов, на которых пировали тысячи мух.

Шумно завелся мотор больничного грузовика. Солдаты-японцы спустились с трибун и выстроились в колонну. Они попарно стали взбираться через задний борт в кузов, и на лицах у них были марлевые повязки. Доктор Рэнсом и с ним еще трое заключенных-британцев принялись спускать на землю трупы и тех из пациентов, кто был слишком слаб, чтобы выдержать очередной дневной переезд. Они лежали в оставленных грузовиками на газоне длинных выбоинах и перебирали мягкую землю пальцами, так, словно пытались натянуть ее на себя.

Джим скорчился рядом с мистером Макстедом и стал качать его диафрагму, как кузнечный мех. Он видел, как доктор Рэнсом возвращает своих пациентов из мертвых, а для мистера Макстеда сейчас самым важным было прийти в себя прежде, чем их погонят дальше. Заключенные вокруг уже сидели, и довольно прямо, а некоторые мужчины уже поднялись на ноги и стояли возле своих лежащих кучками женщин и детей. Из тех интернированных, что постарше, кое-кто за ночь умер — в десяти футах от Джима лежала в своем выцветшем бумажном платье и смотрела в небо миссис Уэнтворт, которая играла роль леди Брэкнелл. Другие лежали в лужицах воды, выдавленных весом их тел из мягкой травы.

У Джима болели руки, он слишком долго массировал мистеру Макстеду легкие. Он сидел и ждал, когда доктор Рэнсом наконец спрыгнет через задний борт и сам займется мистером Макстедом. Но все три грузовика вдруг разом тронулись с места и поехали в бетонный туннель, и в одном из них раскачивалась из стороны в сторону белобрысая голова доктора Рэнсома. У Джима было сильное искушение встать и рвануть за ними следом, но он знал, что уже принял решение остаться с мистером Макстедом. Он давно успел понять: заботиться о ком-то, — это все равно, как если бы кто-то заботился о тебе.

Джим слышал, как грузовики идут через парковку, как кашляют, набирая скорость, их моторы. Лагерь Лунхуа наконец-то расформировали. У туннеля уже строилась к маршу колонна заключенных. На беговой дорожке стояло человек триста, молодые британцы со своими женами и детьми, и перед ними ходил туда-сюда жандармский сержант. Рядом, на футбольном поле, остались те заключенные, кто был слишком слаб, чтобы сесть или встать. Они лежали, разбросанные по зеленой лужайке, как павшие на поле брани. Между ними бродили японские солдаты, с таким видом, словно искали куда-то запропастившийся мяч, а эти британцы, которые забрели ненароком в самый глухой тупичок войны, нимало их не интересовали.

Час спустя колонна тронулась в путь, заключенные прошаркали через туннель, и ни один из них даже не обернулся. С ними ушли шестеро японских солдат, а остальные тут же возобновили неусыпную охрану холодильников и кабинетов из черного дерева. Старшие унтер-офицеры прохлаждались у туннеля, смотрели, как кружат в небе американские разведывательные самолеты, и не предпринимали ни малейшей попытки хоть как-то сорганизовать оставшихся на стадионе заключенных. Однако минут через пятнадцать на гаревой дорожке сама собой начала собираться вторая маршевая партия, и японцы подошли поближе, чтобы ее досмотреть.

Джим провел рукой по влажной траве и сунул пальцы в рот мистеру Макстеду, почувствовав костяшками, как мелко дрожат у архитектора губы. Но августовское солнце уже начало подсушивать траву. Джим перевел взгляд на лужу, рядом, на гаревой дорожке. Он дождался, когда пройдет часовой, потом пересек газон и стал пить, зачерпывая воду рукой. Вода пробежала вниз по горлу, как замороженная ртуть, как электрический разряд, от которого у Джима едва не остановилось сердце. Прежде чем японец успел его прогнать, Джим набрал воды в обе ладони и понес ее мистеру Макстеду.