Виктор Поротников - 1612. Минин и Пожарский

Пожарский заглянул в глаза Минину, полные ратной решимости, и одобрительно покивал головой:

— Добро, Кузьма. Пойдешь с конным отрядом через реку, выбьешь ляхов с Крымского двора и будешь гнать их до Крымского вала и Калужских ворот. Помни, твой успех обеспечит удачное наступление всей нашей рати. С богом!

Атака конных дворян, возглавляемых Мининым, явилась для наемников Ходкевича, засевших на Крымском дворе, полной неожиданностью. Обратившись в бегство, наемники привели в расстройство полки Неверовского и Граевского. Это позволило Пожарскому быстро и без потерь развернуть своих ополченцев для боя на правом берегу Москвы-реки. Ратники Пожарского, пробиваясь к Большой Ордынке, теснили и опрокидывали венгерских гайдуков и польских гусар. Ходкевич прилагал отчаянные попытки к тому, чтобы спасти с трудом снаряженный обоз. Но все было тщетно. Битва кипела по всей Ордынке, звон сабель и ржание испуганных обозных лошадей заглушали выстрелы из пищалей. Ходкевичу пришлось бросить обоз, чтобы спасти свое войско от полного истребления в тесноте улиц и переулков Замоскворечья.

В сумерках Ходкевич отступил к Донскому монастырю. Почти все его полки поредели наполовину. Воины Ходкевича, потрясенные натиском русских, окончательно утратили волю к победе. На другой день Ходкевич отвел свое войско на Воробьевы горы, а оттуда по Смоленской дороге ушел в Вязьму.

Поражение Ходкевича поставило польский гарнизон в Кремле и Китай-городе в безвыходное положение.

В полном молчании ополченцы и казаки теснятся плотными рядами на площади, глядя на то, как из Кремля по каменному Троицкому мосту тянется вереница людей в богатых шубах и шапках. Это бояре во главе с Мстиславским идут сдаваться на милость Пожарского и его воевод.

Невдалеке от моста вдоль берега Неглинки тоже стоят густые толпы людей, пришедших сюда посмотреть на унижение тех, кто в недалеком прошлом договаривался с Сигизмундом о передаче московского трона его сыну. Ратники Пожарского и Трубецкого стоят, разбившись на сотни, с развернутыми знаменами.

Пройдя по мосту, бояре вступили на площадь. Идущие впереди Федор Мстиславский и Борис Лыков невольно замедлили шаг, когда над людской толчеей взлетели угрожающие крики. Многие гневные голоса требовали покарать смертью бояр-изменников, из-за которых Москва превратилась в руины. Казаки шумели, потрясая оружием.

Неожиданно от группы всадников, окружающих князя Пожарского и его воевод, отделился Тимоха Сальков. Остановив своего буланого гривастого коня в нескольких шагах от Мстиславского и Лыкова, Сальков спешился и обратился к Лыкову:

— Узнаешь ли ты меня, боярин?

Лыков кивнул, пробурчав что-то невнятное.

— И я тебя сразу узнал, приятель. — Сальков подмигнул Лыкову. — Немало воды утекло с той поры, как мы виделись с тобой последний раз.

— Да, немало, — чуть осмелев, сказал Лыков.

— Помнится, боярин, ты взял моего коня, когда удирал от татар Кантемир-мурзы, бросив меня и полковника Горбатова в пекле боя, — продолжил Сальков, уперев руки в бока. — Не забыл?

Лыков зашмыгал носом, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Конечно, не забыл, — проговорил он, с опаской поглядывая на Салькова, за поясом у которого торчали пистоль и кинжал, а сбоку висела сабля. — Я непременно верну тебе деньги за коня, богом клянусь!

Лыков торопливо перекрестился.

— Вот и славно! — усмехнулся Сальков. — Давай разочтемся тут же, боярин. А то ведь меня ждет дальняя дорога, когда мы еще с тобой свидимся.

— У меня денег при себе нету, — развел руками Лыков. — Обожди хотя бы несколько дней, друже.

— Э, нет, боярин! — Сальков отрицательно мотнул головой в лихо заломленной шапке. — Ждать я более не могу. Отдавай долг, чем можешь. Вижу, охабень на тебе добротный, а мой-то кафтан, гляди-ка, весь в дырах!

Лыков недовольно засопел, его бегающий взгляд метнулся к Мстиславскому. Тот молча повел густыми бровями, мол, лучше уступи от греха подальше.

— Ладно, молодец, забирай мой охабень, — с натянутой улыбкой произнес Лыков, скидывая с плеч длинное парчовое одеяние с драгоценными пуговицами, подбитое мехом куницы. — Надеюсь, моя шуба стоит твоего утерянного коня?

— Еще бы! — обронил Сальков, с довольным видом осматривая охабень. — Теперь-то я не замерзну, боярин. А то ведь на дворе-то осень промозглая, ветер порой до костей пробирает.

К Салькову подскочил его приятель казачий атаман Филат Межаков, такой же проныра, как и он.

— Чем это ты занимаешься, друг ситный? — спросил Межаков. — Никак грабишь при всем честном народе имовитого мужа. Нехорошо!

По глазам Межакова было видно, что он и сам непрочь разжиться добротным одеянием.

— Боярин мне должок вернул, — сказал Сальков, повернувшись к Межакову. И со значением добавил: — Сам вернул, по доброй воле. Так что грабежом я не занимаюсь, приятель.

Межаков снял с головы драную шапку и слегка поклонился Лыкову.

— Не гневайся, боярин, что обращаюсь к тебе с просьбой. Крайняя нужда меня толкает на это. Я вот атаман, а в чем хожу, видишь? — Межаков попеременно притопнул ногами, обутыми в изношенные лапти. — Войди в мое бедственное положение, боярин. Подари мне свои сапоги, они у тебя хороши на диво! Век за тебя Бога стану молить!

— Вот у Бога и проси, попрошайка, — с усмешкой бросил Межакову Сальков, приторачивая свернутый охабень к седлу.

Лыков опять встретился взглядом с Мстиславским, после чего принялся стягивать с ног красные сафьяновые сапоги.

Рассыпаясь в благодарностях, Межаков скинул с ног лапти и примерил боярские сапоги.

— Ну что, не жмут? — спросил у атамана Сальков, уже сидящий в седле.

— Сидят как влитые! — радостно отозвался Межаков. — Вот теперь и на совет ко князю Трубецкому пойти не стыдно!

Межаков помог Лыкову обуться в лапти, еще раз поблагодарив его за щедрость. Затем, направляясь к своей казачьей сотне, затерянной в скопище ратных людей, кривоногий низкорослый атаман громко и весело пропел:

Стоял октябрь 1612 года.