Аркадий Савеличев - Савва Морозов: Смерть во спасение

Он по гвардейской привычке встал. Разумеется, и Савва последовал его примеру.

Двое безмундирных, затерявшихся на востоке Каспия русских мужиков. Один Романов- крепостник, мало похожий обличьем и ростом на деда Николая, другой Морозов, тоже мало что общего, кроме упрямого характера, имеющий с дедом-крепостным. Что они думали, глядя друг на друга? Если Савва, собираясь в далекий и опасный вояж, наводил кое-какие справки о князе-изгое, так ведь и князь прекрасно знал родословную Морозовых. Как не знать, если хлопком занимаешься?

Утром следующего дня, а точнее — на закате ночи, возле шатра остановился усталый караван. Двигаться по пустыне можно было только после захода солнца; и люди, и верблюды торопились к берегу Каспия. Там невдалеке был небольшой оазис, с родником, с карагачом и даже с чинарами. Верблюды были недовольны остановкой, люди и того более — плевались вместе с верблюдами. Их было не менее полусотни, все с тяжелыми, тугими тюками. Одного взгляда довольно, чтобы понять: хлопок к причалу везут. А слух по пустыне идет быстро, обгоняет и людей, и верблюдов. Савва Морозов только ступил на землю Туркестана, однако ж главный нукер, сопровождающий караван, отвесил ему низкий поклон и на довольно сносном русском языке объявил:

— Моя-твоя поклон передает. От великий эмир бухарский. Он ждет гости, а чтобы жажда не мучила дорогу, велел вина передай. Эй! — хоть и с усталости, но так зычно крикнул он, что двое нукеров сейчас же подскочили к шатру, таща за ушки громадный кувшин, этак ведра на три.

Нукер чтил обычаи этого края, но и купец Морозов свои обычаи знал. Он тоже отвесил поклон и приложил руку к сердцу:

— Великому эмиру — мое почтение. Да продлятся ясные дни его!

Последовали еще поклоны, в честь его жен-газелей и бесстрашных нукеров, еще не так давно рубившихся на саблях с самим «белым генералом». Этот, уже в солидных годах господин, отправил караван к спасительному оазису и вслед за кувшином вошел в шатер.

— Ваш хлопок везут? — спросил Савва у князя, снова садясь за стол.

— Что вы! — рассмеялся князь. — У меня еще мало хлопка, каналы, плотины строим. Следующим вечером, как спадет жара, посмотрим. А пока — да благословит Аллах дар великого эмира!

Собственный слуга, знавший, как обращаться с такими кувшинами, наполнил пиалы. Савва не привык пить вино из чашек, но что поделаешь, обычай. Да и не «смирновка» же это — хорошее, сладкое вино, выращенное под крепкой рукой эмира покладистыми узбеками.

Слава богу, нукер долго не засиделся. Он головой отвечал за хлопок и за караван — убежал распоряжаться. К каравану из Астрахани должны подойти парусные шаланды, коль ветер помилует, тюки там перегрузят на баржи и. начнется, вплоть до Нижнего, бесконечная песнь бурлака.

Пароходы только начинают брать на себя грузы, да и то скоропортящиеся, вроде помидоров и арбузов, а тюки с хлопком все еще тянут бурлацкие лямки. Замысленная военными широко и далеко, вплоть до Кушки, железная Закаспийская дорога пока что увязает в песках сосновыми шпалами. Генералы думают: вот теперь‑то уж мы на железном коне! А того не понимают: без экономической необходимости как жить дороге? Что по ней возить? Ну, хлопок, который без воды тоже не растет. Ну, здешнее сладенькое, довольно малоценное винцо, которое ни с крымским, ни с кавказским тягаться не может. Ни арбузы, ни дыни вагонной жары не выдержат. Мясо баранье тем более. Но ведь мало русские генералы — и эмир бухарский генеральской дурью заразился. Собираясь на свои каналы и плотины, князь смеялся:

— Вот так‑то. Стоило генералу Скобелеву хорошенько сабелькой помахать, как эмир стал правовернее самого царя. Но случись беда, эмир нас всех, как ягнят, перережет.

Савва поддакивал, но все‑таки с некоторой осторожностью. Кто их, князей, знает. Изгнали от одного трона, так почему бы не прильнуть к другому, пускай и малому?

Нет, он и здесь, в песках, оставался Морозовым, человеком себе на уме. Он‑то ведь ехал на свои хлопковые плантации без нукеров, всего с тремя слугами. Пускай и вооруженными, но разве браунинги спасут в этих бескрайних песках? Надо было жить своим купеческим умом. И говорить своим языком, коль спрашивают:

— Не обижайтесь, Николай Константинович, ваши плотины и дамбы не выдержат первого же напора воды. Когда с ледников вода в Аму-Дарью напирает? Ага, в июне. Значит, скоро. На обратном пути я посмотрю. Не мелиоратор, но все‑таки инженер. В Англии я насмотрелся плотин и дамб, знаю, как их крепят. Мы в своем Орехово-Зуеве, на Клязьме и Киржаче, не можем удержать весеннюю воду, каждый раз ее сносит паводком, плотину‑то нашу доморощенную. Надо камнем мостить, цементом заливать. А у вас? Все тот же зыбучий песочек, хоть и укрепленный кольями, но какими! Тополевыми. Нет дерева хуже тополя. Хотел бы я ошибиться, право.

Голые узбеки топтались в грязи и песке каналов, кетменями и лопатами прокапывая отводы к хлопковым плантациям. На буграх отвалов топтались такие же голые дехкане, посылая вниз проклятья. И не зная языка, можно было понять, от чего они отплевываются, как верблюды. Воды на всех не хватает. Аму-Дарья подурит во время таяния ледников в горах Памира да в Черных афганских горах, а потом от зноя иссыхает, как несчастная спина здешнего земледельца. Теперь мода пошла: хлопок. Живые деньги для эмира. Деньги для этого сумасшедшего русского князя. Что им останется?

Глядя на изможденные лица землекопов и злобные оскалы дехкан, Савва Морозов — промышленник как‑никак — позавидовал своему фабричному люду. «Нет, мои милые владимирцы, — из этих песков покивал им, — вы еще не знаете, что такое настоящий ад.»

Собираясь в дальний путь, в Бухару, он из какой‑то брезгливости не взял с собой даже эмирский кувшин. Да сладенькое вино и не утоляло жажду. Кожаные мешки были наполнены водой, и ладно.

Караван у него тоже собрался порядочный: с десяток груженых верблюдов. Кроме воды и провизии, вез он с собой и громадные короба подарков. Как в Азии без подарков! Азию покоряют или скобелевскими саблями, или морозовской дармовщинкой. В этом у Саввы сомнения не было.

Савва Морозов, северянин по натуре, сидел в среднем ярусе башни обочь эмира бухарского. Над ними нависал далеко выступавший козырек. Стены этой роскошной ложи — куда там театральной директорской! — от малейших бликов солнца скрывали ковры, а вдобавок позади стояли жены эмира с опахалами. Мода на опахала пришла не из такой уж далекой Индии, но кто себе это мог позволить? Разве что ближайшие советники эмира. Остальным шалости были запрещены.

Хотел бы кто увидеть купца, стоящего в лавке под опахалом! В лучшем случае батоги нукеров, в худшем — восхождение на смертную башню. Вообще‑то она так не называлась, носила имя любимой жены Сесигюль — светленькой, Светланы, растолковали Морозову. Где уж ее умыкнул или купил эмир, о том не рассказывали. Длинный язык — короткая шея; правда, теперь головы рубили нечасто, провинившегося просто сбрасывали с верхнего козырька башни. На потеху многотысячной толпе, собиравшейся у подножия башни. Если было маловато народу, нукеры лазили по дувалам и батогами выбивали оттуда спрятавшихся. Пускай все видят великие милости великого эмира. Перед началом высшего суда глашатай громогласно объявлял волю эмира: кто долетит до земли и не разобьется — того эмир простит и щедро наградит. Не беда, что такой милости никому не выпадало, — главное, чтоб объявлено было. Эмир говорил русскому гостю: