Аркадий Савеличев - Савва Морозов: Смерть во спасение

Императрица понимала: такому грузному человеку не мешает поразмяться. Даже во время обеда, Венценосный супруг церемонно шел в тамбур, чтобы покурить. Его удобные, никогда не снимаемые сапоги тяжело шлепали по коврам вагона. Что ж, ноги болят, сапоги должны быть просторные.

Минни любила супруга, Минни супруга жалела. Все придворные щеголяют в отличнейшем опойковом хроме, а он как истый солдат в обычных сапогах вышагивает. Минни, конечно, не знала, что в подкладке этих сапог добрыми сапожниками были устроены потайные карманы — по доброй же фляжке коньяку вмещали. Вот после третьего или четвертого променада и стало что‑то Александра Александровича заносить на сторону. Она хотела уже слуг позвать, но тут из кухни возвестили:

— Гурьевская каша!

Граф Гурьев, прославивший себя сладкой, по особому рецепту сотворенной кашей, был большим гурманом. Император Александр Александрович гурманом не был, но тайная коньячная фляжка в сапоге и приторная каша у него как‑то удачно сочетались. Он только что вернулся из тамбура и неизбежное амбре, которое вдруг своими нежными ноздрями почуяла Минни, торопился замазать спасительной кашей, и лакей уж нес к этой каше сливки, как...

...вагон заходил ходуном...

...качка, как на черноморской яхте в страшнейшую бурю...

...грохот и треск...

...вагон слетел с колес...

...всё вверх дном, кувырком, не понять, где пол, где потолок...

...где визжащая Минни...

...где многочисленная свита... Свита, черт ее держи?!

Но рухнувшую крышу пришлось держать своими ручищами самому императору, в то время как из‑под обломков неслись стоны и крики:

— Погиба-аем!..

— Спасите!..

— Нога, нога!..

— Где моя собачка. Собачка?

— За чьи грехи нас?..

Император вылез из‑под обломков и со свойственным ему спокойствием сказал:

— За мой грех. Я не поверил дерзкому железнодорожнику. Как его? Витте?

Лакей, несший сливки, был убит наповал. На кухне и в буфетной прислугу ошпарило кипятком и почти всех передавило. Железнодорожного министра Посьета изрядно помяло. Сильно пришибло и дочку Ксению.

Состав разобрали, уцелевшие вагоны без всякого чинопочитания сцепили, погрузили раненых и убитых. Господи, их было множество! Покалеченный императорский поезд, как с поля битвы, двинулся к Харькову.

Помятый железнодорожный министр отлеживался в одном из купе, стонал и плакал. При виде императора он произнес, как заклинание:

— Ну, я с этим разберусь, разберусь!..

Император сухо ответил:

— Я сам разборы учиню. Комиссия! Пусть она доложит лично мне о причинах аварии.

— Мне председателем, ваше величество?

Император без раздумий решил другое:

— Нет, адмирал. Председателем комиссии назначаю того дерзкого железнодорожника. Да, Витте!

Витте вскоре был назначен начальником Департамента железных дорог вместо адмирала Посьета, тоже на правах министра. А потом и министром финансов стал, любимцем Александра Александровича.

Вот этот человек и сошел сейчас по ступенькам министерского вагона, застланного алым ковром. В нем мало что осталось от прежнего прыткого железнодорожника, который посмел дерзить самому государю. Огрузнел, налился мощью и важностью и уж никто бы, даже новый государь, не посмел дразнить Витте евреенком. Его покровитель, Александр III, в бозе почил — после всех железнодорожных и коньячных катастроф, а наследник Николаша, ехавший тогда вместе с отцом и даже не ушибленный (ушибло‑то и сделало навеки горбатенькой сестрицу Ксению), наследничек, хоть и малого росточка, унаследованного от матери, стал в гигантский рост своего отца: императором Николаем II. По обычаю предков ему предстояло короноваться в Первопрестольной. Собственно с тем и прибыл сюда министр финансов. Дело‑то предстояло нешуточное — хлопотливое, шумное, а главное, денежное. Казна казной, но следовало и московских толстосумов потрясти.

Витте церемонно шел навстречу Морозову, видя, что сам он не спешит юлить перед ним. Дважды переступил с ноги на ногу, только и всего.

— С прибытием, Сергей Юльевич, в Первопрестольную.

— Со встречей, Савва Тимофеевич.

Они суховато поздоровались, но уже знали, что придется жить вместе и даже дружить. Если можно назвать дружбой государственную необходимость.

— Не возражаете, Сергей Юльевич, если знакомство с Москвой начнем в домишке Морозова?

— Домишко! Из Петербурга глаз видит. Ну-ну, Савва Тимофеевич, посмотрим из гостеприимной близости. Как откажешь такому человеку?

— Никак нельзя, — оставил Морозов за собой последнее, несколько насмешливое слово.

Витте пришлось уже до просьбы опуститься:

— Не возражаете, если мы и барона Рейнбота прихватим с собой? Министру финансов нельзя без свиты. А ну как ограбить вздумаете?

Шутка шуткой, а дал все же почувствовать разницу между купцом и министром. Бравый генерал, уже собиравшийся кликнуть извозчика, тут же подошел и вторично поклонился — они еще на первых порах были представлены друг другу.

Просторное летнее ландо прекрасно приняло троих, отнюдь не худеньких, мужчин. Пара рысаков сорвалась уже с места, когда Савва простодушно вспомнил:

— Вот залутошился! А ротонда‑то, построенная для встречи государя, совсем рядом. Как не посмотреть?

Собственно, это строение в Петербурге назвали ротондой, а на самом‑то деле — роскошнейший вокзал — павильон на Каланчовке, чтобы государю, едущему на коронацию, не плутать со всей громаднейшей свитой по переходам Николаевского вокзала. Поезд подгонят на пути, прежде бывшие запасными, и пожалуйте — по красным коврам прямо на отдельный перрон, а там и к экипажам, которые подадут с другой, уличной, стороны. Савва Тимофеевич Морозов, глава московского купечества, немало побегал и покричал на своих прижимистых толстосумов, прежде чем собрали необходимую, очень немалую, сумму на строительство вокзального павильона. Да и то после того, как сам бросил на стол громадные тыщи, а за ним и родичи: братец Сергей Тимофеевич, шурин Карпов — по внушению сестрицы Анны, богатей Крестовников, женатый на другой сестрице — Юлии Тимофеевне. Куда было деваться после таких примеров? Павильон отгрохали на славу.

На петербургских гостей он произвел нужное впечатление. Стояли на перроне, рты раскрыв, будто им самим и предстояло короноваться. Министр быстро справился с первым изумлением — он‑то знал, каких деньжищ это стоило, а барон Рейнбот в делах хозяйственных ничего не смыслил, потому и твердил, почмокивая губами сквозь холеные усы:

— Нет, я вам скажу. Я вам скажу!..

Но умнее этого ничего сказать не мог. С тем и отбыли, под лихие крики Данилки: «Пади!..» — на Спиридоньевку.

Там уже Савва Тимофеевич не мешал гостям восхищаться делом рук своих, точнее‑то — толщиной своего кармана. Они обошли вокруг дворца-замка, уж тут с нескрываемым восхищением осматривая светлой охры фасады, башенки-навершники, просторные, увитые цветами площадки второго этажа, забыв свою важность, подолгу взирали на широченные арочные окна, которые вбирали в себя окрестный роскошный сад.