Аркадий Савеличев - Савва Морозов: Смерть во спасение

— Действие пятое. Или как там у вас? Целый день взад-вперед переодеваюсь.

Друзьям было не до шуток. Савва Тимофеевич отправил с кучером своего разъездного рысака — втроем‑то будет тесновато, да и как знать — когда вернется? На подхвате тут: в самом центре, у театров, всегда крутились лихачи, до «Эрмитажа» минутное дело.

Труппа уже была в сборе. Весело — не весело, а унынья не показывали. Москвин, Качалов, Вишневский, Лужский — руку жали не по-нищенски. Дамы, как бы в укор ему, в новых платьях, Олечка Книппер с игривым шарфиком на шее. Новенькие, как Андреева, не прочь были, кажется, и понравиться. О, женщины, женщины! Вам только о паях и думать.

Он улыбнулся, все‑таки смущенный своим новым положением. Книппер по-приятельски кивнул, Андрееву взглядом подбодрил: ничего, мол, и тебе какого ни есть писателя найдем. Но надо было кончать бодягу. Ясно, что Немирович и Станиславский не решатся начать разговор о деньгах.

— Вечный мотив: всюду деньги, деньги, деньги!

— Всюду деньги, господа! — под это песнопенье осмелел Немирович.

— А без денег жизнь. — подхватил было и запнулся Станиславский.

— Без денег жизнь. пардон, милые дамы. Жизнь хреновая, — ясненько докончил Савва Тимофеевич, смешком забивая неловкость. — Паи! Дело хорошее, мы все вроде в общем круге, но не хочу я, милостивые дамы и господа, чтобы вы были в моих должниках. Опять сроки выплаты паев? Сколько там всего? — Он пробежал глазами подсунутую Немировичем бумажку. — Хороша бухгалтерия! Только не думайте, что Савва Морозов может что‑то на театре заработать. Не смущайтесь — и примите неизбежное: все ваши паи я беру на себя. И никаких дальнейших разговоров!

Разговоры‑то, конечно, начались, благодарственные, но он и тут отделался шуткой:

— Кто числит себя в должниках, прошу ко мне в помощники. Я вот сегодня студента учил, как потолок красить. Почему бы не поучить и артистов?

Весело в ответ понеслось:

— Да, почему?

— Москвин, не все в царях быть, айда в маляры!

— Если с Олечкой!

— Ага! Качалов, ты народные типы изучаешь, в жестянщики или в плотники пойдешь?

— В сутенеры, господа, в сутенеры!

— От наших‑то милых дам — бежать?

Нет, молодцы. Цену себе знают. Даже новенькая‑то, новенькая! Право, хороша.

— Значит, договорились. Репетицию по малярной. и прочей части назавтра и назначим. У меня на Спиридоньевке. Чего нам милых дам в строительную пылищу тащить?

— Никак нельзя, — по-купечески подхватил Станиславский.

— Даис хозяйственной точки зрения — непозволительно, — хитровато рассудил Немирович. — Причиндалы‑то малярные. закуску то бишь дрянную. из ресторации придется таскать, а у Саввы Тимофеевича славная кухня. Самое милое дело — во садочке средь кусточков.

Во саду ли, в огороде, Девочка гуляла.

Ну, началось! Какие уж там малярные работы. Не откладывая на завтра, пока можно и в эрмитажную ресторацию послать. Для театра место дрянненькое, а для вечернего времяпрепровождения вполне сойдет.

Не зима, костюм у Костеньки к стене не примерзнет. Да и дамы не охолодают. Для них поветрие самое благодушное.

Роскошный особняк Саввы Морозова был необычно тих и пуст. Семья летнее время проводила в Покровском, основной услужающий люд был при жене. Здесь оставались только черногорец Николай, камердинер, дворецкий, ну, еще малость необходимой прислуги. Ага, и этот косоглазый городовой в услужающие поступил? Он отдал честь, а глаза были плутоватые. Не нравились Савве Тимофеевичу городовые, но он, проходя в ворота, покладисто пообещал:

— Я прикажу принести закусить чего‑нибудь.

— Чего‑нибудь! — лукаво подмигнул косой глаз, подбитый в какой‑то потасовке.

Немудрено: то забастовки, то студенты шалят. Савва Тимофеевич догадывался, что и студент, записавшийся в маляры, из университетских бузотеров, от полиции под завесой театра укрывается. Ну, и пусть его, на здоровье!

Лошадь принял не взятый на этот день в разъезды кучер Матюшка, а Савва Тимофеевич переоделся в светлую летнюю куртку и вышел с заднего крыльца в сад. Ах, какая благодать! Запах налившихся яблок и слив перебивал даже крепчайший дух папиросы — какая работа без нее? А дел у него было еще много. Захотелось ему удивить театралов, которых пригласил перед летними каникулами к себе. Да заодно и проверить иллюминацию. Вовсе не баловство это было — нужный для театра иллюзион. На задворках просторного сада, в специальном каменном сарае, погудывала собственная электростанция; по новизне электрической моды с ней случались перебои, а у него сбоев не бывает. Даже сейчас, когда электрик от косоглазых городовых пустился в заграничные бега; предвидя это, он успел хорошего помощника подготовить.

Новая головная боль? Электрик был прекрасный; он переманил его из Баку на свою Никольскую электростанцию, да заодно и на Спиридоньевке дело отладить, но не было секретом: как и многие другие, скрывается от полиции. Косоглазый городовой — с каких это пор печется о безопасности Саввы Морозова? Он усмехнулся, нащупав даже в домашней куртке рукоять браунинга. Вот она — истинная безопасность! Может, кому‑то из гражданских и нельзя носить браунинги и разные там револьверы, но кто сие воспретит Савве Морозову?

Дался ему этот электрик! Он сейчас, поди, где‑нибудь в Лондоне или в Париже, а городовые таращат глаза на ограду. Неужели у кого‑то хватило духу настучать даже на Савву Морозова? Шалите! Так вы и возьмете этого лихого электрика. Хозяин сам отвез его на Николаевский вокзал и снабдил на дорогу деньгами. Наказав при этом:

— Как поутихнет, приезжай, Леонид Борисович, обратно в Орехово.

— Приеду, — кратко согласился этот по-лондонски одетый инженер, русский, но с неизбывной местечковой курчавостью в аккуратно подстриженной бородке и хорошо причесанных висках, которые никак уж пейсами не назовешь.

Чего его всегда заносит — то в театралы, то чуть ли не в революционеры? Фабриканту Морозову нужна эта политика, как мертвому припарки! Помирать‑то ведь он не собирается — впереди такой славный вечер. А по электрической части управится и помощник сбежавшего электрика. Надо показать господам театралам, что такое истинные театральные фокусы.

Ага! Сверху, от Большой Никитской, уже громыхало несколько пролеток. Если и не весь театр, так добрая его половина. Несчастный городовой, уже закусивший, на грохот встречь затрусил, волоча по дорожке сада свою ржавую «селедку». Служба! Царская! Знал городовой многих в лицо, а все же. Лихо, черти их бери, катят! Песнопения опять же. Да ведь не крамольные, что ему?

Савва Тимофеевич хоть и не вприпрыжку, но тоже навстречу поспешил. Просторные пролетки, увенчанные женскими и мужскими головами, одна за другой проскакивали в ворота и останавливались под аркой парадного подъезда. Шехтель молодцом сработал: свободно пара экипажей под арку одновременно заезжала. Дождь ли, снег ли — выходи безбоязненно на ковры парадного. Но при отсутствии жены Савва Тимофеевич отправил в отпуск все это золоченое услужение — прекрасно управлялся с гостями и черногорец Николай. Да гости и сами на ходу спрыгивали, друг перед дружкой торопились услужить дамам. У них все запросто: