Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.2

Узким, кривым переулком вышли на Чертольскую. Улица длинная, широкая, мощенная бревнами. За глухими заборами высятся боярские каменные палаты и хоромы в три яруса. На крышах, в смотриленках, виднеются караульные глядачи; чуть где пожар, разбой, воровство — и захлебнется тревогой звонкое било, всколыхнется боярское подворье.

У церкви Похвала Богородице Афоня замедлил шаг.

— Запомни сей храм, Матвеюшка. Здесь покоится тело самого лютого опричника, самого страшного ката, что Русь сроду не видывала. Зовут его Малюта Скуратов.

— Наслышан, отче. Кто ж Мал юту не ведает. Знатно он бояр казнил. Вот бы ныне такого на господ напустить, то-то бы хвост поджали. Запомню сей храм! — весело молвил Аничкин.

— Запомни, Матвеюшка. Помер же Малюта не своей смертью. В Ливонии из немецкой пищали сразили. Царь Иван Грозный горевал шибко, в любимцах опричник у него ходил. Повелел привезли Малюту из неметчины и в оной церкви захоронить. Опричник-то тут, в Чертолье, жил. Зришь обитель за каменной оградой? То Алексеевский женский монастырь. Поставлен на месте дворов опричников. Тут и Малютины хоромы стояли. Всесильный был человек. Не зря ж, поди, Борис Годунов Малютину дочь Марию себе в жены взял. И людской молвы не побоялся. Не каждый дочь палача под венец поведет. Правда, сказывают, не любил Годунов свою благоверную…

«Батюшка» внезапно смолк, увидев перед собой кучерявого отрока в алом кафтане. Лицо паренька было на диво знакомым. Шагнул к отроку ближе. Господи, где ж он видел эти синие, широко распахнутые глаза?

— Послушай, чадо, — тихо молвил Афоня. Но паренек, скользнув по батюшке равнодушными глазами, прошел мимо и затерялся в толпе. Шмоток застыл столбом, напрягая память. Господи, где же!

— Ты чего? — спросил Аничкин.

— Погодь, Матвеюшка, погодь, — отмахнулся Афоня. — Ну где ж, господи! Наставь, творец небесный.

Шел дорогой, бормотал, морщил лоб и вдруг вновь остановился.

— Да что же это я, господи! И как сразу не признал? Да то ж Никитка. Никитка Болотников!

Ночевали в заброшенной избенке (их стало много на Москве), а утром пришли на Солянку Белого города.

— Теперь уж недалече, — сказал Афоня.

Аничкин шел неторопливо, с приглядочкой, а Шмоток негромко пояснял:

— Солянка — улица знаменитая. По ней Дмитрий Донской шел на Куликово поле, по ней же и возвращался с победой. Славный был князь… А вот дале царев Соляной двор. Ишь сколь амбаров. Соли тут тыщи пудов.

— Нам бы в рать, — мечтательно протянул Аничкин.

С солью у болотниковцев всегда было туго. Да и только ли у них? Почитай, вся крестьянская Русь не имела в достатке соли. Спрос на нее велик, а цены такие, что каждая щепоть на вес золота. Вся соль шла в цареву казну. Добытчики соли не имели даже права и малую толику продать. Нарушивших государев указ били кнутом, а кто в другой раз ослушается, того бросали в темницу. Все торговые люди должны были покупать соль из царских амбаров и продавать ее по установленной государем цене.

Вскоре миновали Яузские каменные ворота. Афоня показал рукой налево.

— Государев Денежный двор. Здесь серебряники чеканят царскую монету.

— Чеканьте, чеканьте, — усмехнулся Аничкин. — Скоро все у Ивана Исаевича будет.

Вышли к Яузе. На ней три мельницы и два обширных сруба за высоким тыном. Вокруг тына разъезжают стрельцы с пищалями.

— Вот и пришли, Матвеюшка. Зелейный двор и пороховые мельницы. Тут стоять нельзя.

Аничкин шел к деревянному мосту и зорко посматривал на Зелейный двор. Стрельцов много. Ночью же наверняка охрана будет усилена. Время смутное, бунташное. Царь Василий порох пуще глаз стережет. Тут и мышь не проскочит.

Тревожно стало на душе Аничкина. Неужели напрасно послал его Иван Исаевич?

Афоня сновал по улицам и слободам (искал Никитку), а Матвей сиднем сидел в избе. Думал, как к Зелейному двору подступиться. День сидел, два и вдруг как-то ночью спросил:

— Не ведаешь ли, чьи хоромы вокруг Зелейного двора?

— Не ведаю. Да и на кой ляд они тебе, Матвеюшка?

— Надо! — зло бросил Аничкин.

На другой день Афоня рассказал:

— Именитые люди живут, Матвеюшка. Царевы стряпчие, стольники, два окольничих.

— Кто именно?

— Назову, Матвеюшка. Михайла Калачов, Иван Данилов, Никита Тучков. Этот гордыней исходит. Царю Василию свояк.

Аничкин заинтересованно глянул на Афоню.

— Шуйскому свояк? Добро. Пойдем посмотрим его хоромы.

— Да пошто тебе? — недоумевал Афоня.

— Мыслишка появилась.

Хоромы окольничего Тучкова стояли неподалеку от Денежного двора.

Тихая звездная ночь. Стрельцы разъезжают вдоль тына.

— Глянь, служилые. Пожар! — молвил один из стрельцов.

— Шибко занялось. Никак стряпчему Данилову петуха пустили.

— Не… Кажись, Никита Тучков горит.

Дробный стук конских копыт. Перед воротами осадил коня всадник. Резкий, повелительный голос:

— Стрельцы! Дрыхнете, дьяволы! Аль пожара не видите?

— А пущай, — лениво отмахнулся старшой. — Наше дело в карауле стоять.

Старшой приблизился к всаднику, поднял слюдяной фонарь.

— А ты что за птица?

— Как разговариваешь, сучий сын! Я из царского дворца. Государев жилец. Был у Никиты Романыча Тучкова по царскому делу. А тут воровские люди хоромы подпалили. Никита Романыч, свояк великому государю, велит вам немедля поймать лихих и тушить пожар. Немедля!

— Так ить… неможно нам, — растерялся старшой. — Зелейный двор охраняем. Ты уж не серчай, мил человек. Неможно.

— Да как это неможно?! — разъярился Аничкин. — Подле хором Тучкова царский Денежный двор. Того гляди огонь и туда перекинется. Да государь вам башки посрубает за нерадение! Сколь вас тут?

— Три десятка.

— Кличь всех и проворь на пожарище. Живо!

Старшой оробел: дело-то не шутейное. Сгорит Денежный двор — и пропадай головушка. Нет, уж лучше подальше от греха.

— Айда, служилые. Надо подсобить. Царь-то и впрямь огневается.

Стрельцы замкнули ворота на пудовый замчище и поспешили на пожар.

«Вот черти!» — досадливо поморщился Аничкин и направил коня, вдоль тына. Вскоре поднялся на коня и прыгнул на ограду. Подтянулся и перевалился через тын. Глухо звякнула о сапог сабля.

У дверей зелейного сруба, освещенных огнем факела, смутно виднелись фигуры двух стрельцов.

«Тьфу ты!» — сплюнул Аничкин. Но назад пути уже не было.

— Сенька, ты, что ль?

— Ага.

— Чего-то рано меняете… А где второй?.. Да ты что?!

Молниеносный взмах сабли — и стрелец замертво осел наземь. Другой стрелец замахнулся было бердышом, но ударить не успел: и его уложила сабля Аничкина.

Матвей взял факел (огниво с кремнем теперь без надобности) и шагнул в сруб. Ого, сколько тут бочек с порохом! Тысячи и тысячи пудов.

Аничкин распахнул кафтан и начал разматывать с себя фитиль. Сунул конец в одну из бочек и направился к выходу.