Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?

— Каин?! — разинул губастый рот Тимоха, да и остальная братва ошалела. Хмель будто черт вышиб. Наверное, целая минута держалась мертвая, давящая тишина, пока вновь не раздался голос Козыря:

— Откуда свалился, Каин? Слух прошел, что ты на Волге с Мишкой Зарей купчишек дрючишь, а затем-де аж под Каспий ушел.

— А еще был шелест, что Каин завязал и в монахи слинял [193] Слинять — незаметно уйти, скрыться. , - проговорил долговязый.

— О том, где я был, не вам мне докладывать, господа мелкие воришки. Во что вы Москву превратили? В гульбу, драки да поножовщину. Улица на улицу, переулок на переулок. Срамота! Назовите хоть одно имя, кто былую воровскую масть держит, и у кого весь город в кулаке? Не назовете. Разлетелись как стаи воробьев, но и по зернышку не клюете.

— Ты это к чему, Каин? — нахохлился Тимоха.

— А к тому, Козырь, что решил я собрать воровскую сходку из более-менее крупных шаек для солидного разговора. Зову и тебя, Тимоха.

Козырь приосанился: быть у самого Каина в числе избранных воров — честь немалая.

— Когда сходка?

— Сегодня. Идем, Тимоха. Время не ждет.

— А мы? — спросил долговязый.

— Еще не доросли. Видел кот молоко, да рыло коротко. Тимоха о сходке расскажет.

… Едва вошли в комнату целовальника, как тотчас оказались под ружьями солдат. Тимоха оцепенел, а Каин зло сказал:

— Кабатчик выдал, собака!

Обоих вывели из питейного дома в обручах [194] Обручи — особые, с цепями, железные кольца, налагаемые на руки и ноги человека с целью лишить его свободы передвижения. При переходе в какое-нибудь место, обручи на ноги не надевались. . В Сыскном приказе Каина посадили в отдельную камеру и вскоре выпустили, освободив руки от оков.

— Пойду, Петр Зосимыч, в Зарядье домишко для себя снять. А завтра возьму без караула Савелия Вьюшкина, кой на Сретенке коноводит.

— Опять через кабак?

— В последний раз. Дальше по ночам с караулом одевать чалку [195] Одевать чалку — арестовать. будем.

В Сыскном приказе хорошо были знакомы с воровским жаргоном.

— Опасаешься, Иван?

— За себя не опасаюсь, но когда двое воров окажутся в камере, мой прием будет разгадан, и тогда все шайки будут предупреждены.

— Да каким же образом? В Сыскном сидят.

— Велика невидаль. Стены не помогут. Не думаю, что каждый надзиратель бессребреник. Все Зосимыч. Теперь надейся только на ночку темную.

… Шли дни, недели. Реестр Ивана Каина выполнялся неукоснительно. Москва постепенно освобождалась от воровских шаек, которые были ненавистны даже простолюдинам.

В Земляном, Белом и Китай-городе только и разговоров:

— Каин-то молодцом. Житья нет от всякого жулья. На торги выйти опасно. Средь бела дня товаришко отнимут и разбегутся как муравьи. А то и ножом полоснут. По огородам лазят, девок в притоны силком затаскивают. Раньше-то хоть у купцов да у бар-господ тырили, а ноне за бедный люд принялись. Ай да Каин! Дай Бог ему здоровья.

Слух о добрых делах Каина прокатился по многим города Руси.

Но у шоблы [196] Шобла — неавторитетные воры, хулиганы, насильники. , шушеры и мазуриков [197] Шушера и мазурики — мелкие воры. был иной разговор:

— Падла! На своих катит телегу. Изловим и задуем лампаду [198] Задуть лампаду — убить .

Иван, конечно же, заранее предугадывал об отрицательной оценке его деятельности в среде воровского мира, но это не страшило Каина, ибо он убирал тех людей, кои нежелательны были всей Москве.

Князь Кропоткин был чрезвычайно доволен, особенно с того дня, когда из Москвы ушло письмо императрице Елизавете Петровне за подписью градоначальника Василия Левашова, в котором он сообщал о крупный работе Сыскного приказа и полиции по «сыску и поимке неблагонадежных людей из преступного воровского мира».

Сказано было и Ваньке Каине, как о добровольном осведомителе. Императрица передала дело в правительствующий Сенат.

«Господа сенаторы, согласись между собою и по справедливости приняв сие в уважение, думая через сей способ доставить жителям от воров совершенную безопасность, не только что Каина простили и даровали ему свобод, но определили его в московские сыщики. Для того дан ему от Сената указ и определена военная команда, состоящая из сорока пяти человек солдат при одном сержанте, в его повеление, и он находился над сею командою, так как был обер-офицер, только что не имел того чину. Сверх же того в Военную коллегию, в полицмейстерскую канцелярию и в Сыскной приказ посланы из Сената указы, чтобы по требованию Каинову, когда будет ему надобность для поимки воров, чинили всякое вспоможение».

Радость Кропоткина была двоякой. Императрица никогда не забывала добросовестных людей, по-настоящему радеющих за государственные дела. Глядишь, и в стольном граде окажешься. А другая отрада — служба в приказе Ваньки Каина, что уже начала приносить солидные доходы, и потекли они с того дня, когда Ванька принялся за фальшивомонетчиков. Вот тут-то и потекли денежки от мастеров фальшивых золотых и серебряных денег, старающихся откупиться от страшной Пыточной, расположенной в Константино-Еленинской башне Кремля.

Перепадало подьячим, судьям и секретарям приказа, «и благосклонность их к Каину происходила от того (как о том сам Каин сказывал), что, когда он приваживал в Сыскной приказ воров с покраденными пожитками, означенные секретари вместе с подьячими по ночам в секретарской палате из тех пожитков лучшие веши выбирали и делили между собою, а остальное оставляли истцам. Когда же чего тем людям, у кого те пожитки покрадены, недоставало, то брали с тех, у кого те воры имели пристанище. Потому-то оные секретари и делали ему всякую благосклонность, боясь, чтобы он их не оговорил».

Вскоре Каин заимел в «Стукаловом монастыре» такую непомерную власть, что к нему, «обер-офицеру без чина» с немалым почтением стали относиться все служилые люди приказа.

Почувствовав свою силу, Иван исподволь принялся выполнять вторую задачу — вновь создать мощную (пока тайную) воровскую группировку из наиболее здравомыслящих людей, способных проворачивать большие дела по всей России.

Историк же заметит, что, сделавшись сыщиком, Каин мог бы почитать себя пресчастливейшим человеком. И когда б он сей благополучный для него случай употребил в свою пользу и только б упражнялся в одной порученной ему должности, то, может быть, благополучие его продлилось до конца его жизни.

Но привыкшая к воровству мошенническая совесть недолго могла держаться в пределах добродетели, по пословице: «Повадился кувшин по воду ходить, на том ему и голову положить», так и Каин, привыкнув с малолетства к воровству, никак не мог от этого избавиться. Воровство, грабежи, разбой — словно напитали его кровь, которая, наперекор всем светлым его порывам и намерениям, как смертельная болезнь все больше и больше разъедала все его существо, приближая его к гибельным последствиям.