Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?

— Ишь, каким крепким тыном отгородились. Даже башни по углам, — крутанул головой Оська.

Черные же, острые глаза Ваньки хищно блеснули. Вот бы где пошарпать! С золотом-то и дурак проживет.

— Дворы князя Лобанова-Ростовского, графа Панина, князя Урусова, — продолжал Ермилка. — А вот и двор Алексея Данилыча Татищева.

— Никак, по имени запомнил, — молвил Оська.

— Да то ж сосед господина нашего Петра Дмитрича Филатьева.

— Вона.

— Почитай, приехали.

Ванька широко раскрытыми глазами пожирал Москву и не переставал удивляться. Дворы хоть и богатящие, но поставлены, кому как вздумается, причем ни одни хоромы не выходили на улицу передом, отгородившись от улицы садами, конюшнями, поварнями, амбарами, клетями, сараями, людскими, банями и прочими строениями. Заблудишься кого сыскать.

А ворота? Многие — из тесаных дубовых плах, обитым толстенным железом. Не двор, а неприступная крепость, ибо тын, окружающий всю усадьбу, сотворен из таких же дубовых плах, да таких высоченных, что, пожалуй, превышают две сажени. Попробуй, перекинься, разве что на ковре-самолете окажешься за забором. Ну, купцы, ну, бояре! Крепко свое добро стерегут.

Впервый же день купец распорядился:

— Быть тебе, Оська, добытчиком меда. Станешь в подмосковных лесах бортничать, а заодно птицу, белку и зайцев бить. Дам тебе недурственное ружье, снабжу дробом и порохом. Охоться!

— По душе, милостивец, дело знакомое, да токмо, где мне голову приложить? Лес!

— В избенке, кою десять лет назад срубили. Недавно старый бортник Богу душу отдал. Колоды сохранились, своих добавишь. Иногда к тебе будут мои люди наведываться.

— А как жена моя Матрена, сын Ванька?

— Матрена будет жить с тобой. Муки завезем, луку, капусты для щей — не пропадете. Ваньку же твоего в людскую определю, станет моим торговым людям помогать, кое какие делишки по двору делать… Ты чего, Матрена, нюни распустила?

— Страшно мне, милостивец. Чу, разбойные люди по лесам шастают.

— Врать не буду, шастают, но старого бортника не обижали, ибо умел с ними поладить. Лихие люди купцов не любят, а своего мужика, что из голи перекатной, не трогают.

— А как медок заберут?

— Голову надо иметь, Оська. У старого бортника тайник имелся, где он бочонки хранил, в избе же самую малость держал. Остальные-де приказчик хозяину увез. Кумекаешь?

— Кумекаю, ваше степенство.

— То-то, Оська. В колоду же с пчелами даже дурак не полезет. Завтра тебя и Матрену проводит в лес приказчик Столбунец.

— А мне можно тятеньку с матушкой до лесу проводить? Чай, теперь долго не увижу, — спросил Ванька.

Филатьев глянул на него суровыми глазами.

— Запомни, отрок: никогда не встревай в разговор, доколе хозяин сам тебя не спросит.

— Каюсь, — потупился Ванька и вдруг так горько зарыдал, что удивил даже отца с матерью, ибо никогда их «непутевый» сын не бывал таким сердобольным.

— А ну буде! — прикрикнул купец и сжалился над Ванькой.

— Бес с тобой, проводи.

Ванька в ноги купцу упал.

— Век не забуду, милостивец!

Людская была разбита на каморки, в коих ютились холопы Филатьева, а среди них дворник, сторож, банщик, садовник, каретных дел мастер, кучер, плотник и холопы «выездные».

Женская половина дворовых людей занимала другую часть людской, перегороженная деревянной стеной.

Самое большое жилье было у кучера Саввы Лякиша. Среди обитателей людской он не пользовался уважением, ибо Лякиш мнил себя важной персоной и был заносчив, полгая, что он своим «барственным» видом еще более подчеркивает именитость знатного купца.

Был Савва большим и грузным, носил пышные бакенбарды на «европейский» манер, а во время выездов облачался в диковинную для Ваньки ливрею, расшитую золотыми галунами.

Дворник Ипатыч, к которому подселили Ваньку, посмеивался:

— Чисто павлин, наш Лякиш.

— На боярина схож.

— Нашел мне боярина. Из холопов он, Ванька. Хозяин его за внушительный вид на козлы посадил, вот и заважничал Лякиш.

— А кто такие выездные холопы?

— Самые отчаянные. Конные ухари. Они, когда хозяин по Москве на санях или в повозке едет, народ по дороге плетками разгоняют. Улицы, сам видел, узкие да кривые, со встречной тройкой едва разминешься. Раньше при виде боярской колымаги купцы к обочине жались, а после того как царь Петр бояр почитать не стал, а торговых да промышленных людей начал прытко жаловать, купцы к обочине перестали жаться. Ныне им ни князь, ни боярин не страшен, а те по старине спесью исходят. Холопы во все горло орут: гись, гись! — и плетками размахивают. Но не тут-то было. Холопы купца и не думают уступить. Дело до побоищ доходит, а народ потешается.

— Я бы тоже в конные холопы пошел, дед Ипатыч. — Им, чу, ни каши, ни щей с мясом не жалеют.

— Да уж голодом не сидят. Лихие ребятки, особливо Митька Косой.

— Почему «Косой?».

— Таким на свет Божий родился, но видит не хуже степняка, даже ордынский аркан ловко метает. Нрав у Митьки тяжелый, походя, ни за что, ни про что подзатыльника может дать. Лучше ему на глаза не попадаться.

Было Ипатычу за шестьдесят, когда-то служил у отца Петра Филатьева камердинером, а после его смерти продолжал ходить в дворниках у наследника.

Подселение Ваньки ничуть не обидело Ипатыча.

— Не стеснишь, мне с тобой повадней будет. Порой, такая докука возьмет, а поговорить не с кем. Ты паренек шустрый, глядишь мне из лавки мягких баранок принесешь, а то никого не допросишься.

— Принесу. А скажи, Ипатыч, какое мне дело купец поручит?

— Тоже мне, важная птица, — улыбнулся старик. — На побегушках будешь у приказчика. То принеси, это подай, туда стрелой слетай, а чуть оплошал — все тот же подзатыльник, а то и плеточкой попотчует. Да и кроме приказчика есть, кому мальца обидеть. Злых людей у Филатьева хватает. Здесь не забалуешь.

— Не люба мне такая жизнь, Ипатыч. В деревеньке было лучше.

— Теперь привыкай, Ванька, к городу. Москва бьет с носка. Здесь тихого да смирного затопчут и не оглянутся. Так что держи ухо востро и не будь тихоней. И неплохо бы тебе всяким там купеческим повадкам обучиться, и не только купеческим. Ты, как мне кажется, парень с головой, а в жизни всякое может сгодиться. Вот научишься с барами, барынями и барышнями обращаться, глядишь и ты в камердинеры угодишь. Совсем другая жизнь — и сытая и почетная. Бывает, даже с князьями и графами в разговор вступаешь. Облачат тебя в красивую ливрею с золотыми галунами — и принимай господ.

— А что Ипатыч? — загорелся Ванька. — Я бы с полным удовольствием всякие повадки на ус мотал, но где время набраться? Днем-то меня приказчики затыркают.