Анита Амирезвани - Равная солнцу

— Ее стихи будут бесценны для тех, кто ее любил. Давайте сделаем это побыстрее.

Мы трое прошли в ее рабочую комнату и начали просматривать бумаги. Оставляя нетронутыми копии государственной переписки, письма, которые она писала вдовам других правителей, расписки на полученное или отданное, свидетельства о собственности, мы искали что-то личное. Стихи или письма мы тут же прятали между страницами «Шахнаме». Но мы едва успели начать, когда раздался грохот дверного кольца для женщин и в мою истерзанную голову словно вбили новые гвозди. Марьям вздрогнула и схватилась за руку Азар-хатун; обе женщины встревоженно глянули друг на друга.

Я вышел и увидел нескольких евнухов с щитами и саблями.

— Вы кто такие? — рявкнул я.

— Мы от Халил-хана, — ответил их главный. — Все вещи Пери отныне принадлежат ему, так что выметайся и женщин с собой забирай, пока не пришли воины хана.

Я попытался захлопнуть перед ними дверь, но он и его собратья прорвались в дом. Глаза их загорелись жадностью, когда они увидели тонкие ковры, серебряный самовар, древнюю керамику. Я помчался предупредить Азар, Марьям и других женщин, перепугавшихся при самой мысли о Халиле и присланных им убийцах. Они быстро прикрылись и вышли следом за мной, а я проводил их до безопасных покоев гарема, оставив доблестных воинов грабить.

Глубокая печаль поднималась во мне при мысли, что мы так и не спасли бумаги Пери. Почти ничего не осталось — не только для тех, кто любил ее, но и для истории.

К Баламани я пришел за утешением и рассказал ему обо всем, что случилось и что я узнал о предательстве мирзы Салмана. Я был единственным во дворце, кто знал об этом, кроме нового шаха и его жены, и мне нужен был совет Баламани в том, как опозорить мирзу Салмана.

— Но сперва я перережу ему горло, как цыпленку.

Баламани посмотрел на меня так, словно я был взбесившимся псом:

— Тебе точно по голове дали. Он второй по значению человек в государстве. Лучше позаботься о собственной шее.

— Мне грозит опасность?

— Пока не знаю. Хвала Господу, как умный визирь, ты стоишь своего веса в чистой бирюзе. Теперь нам надо потрудиться, чтоб убедить окружение Мохаммада Ходабанде, что ты верен. Я поговорю с Анваром. А тебе придется сыграть свою часть игры, распевая хвалы новому шаху.

Именно это я и советовал делать Пери, а теперь это наполнило меня ужасом.

— Не позволяй своим чувствам к царевне мешать тому, что ты должен сделать, — упрекнул меня Баламани. — Что с тобой? Почему твое сердце так изранено?

— Дело в справедливости! — гневно ответил я. — Меня лишает сил вид людей, попадающих на высшие посты лишь потому, что они преступники и мерзавцы, отправившие Пери до времени в могилу.

— Она вела мужскую игру и пала с честью. Твоя единственная ошибка в том, что ты ее полюбил.

— Человек должен кого-то любить.

— Похоже, ты стал непригоден для дворцовой жизни.

— А что мне тогда остается? У меня нет семьи, да и никакого другого занятия.

— Знаю.

— Я тоскую по ней. Мне все кажется, что я слышу ее голос.

— Ты совсем позабыл свое место? Твое дело — служить шаху, не задумываясь, каков он.

— Баламани, прекрати, умоляю. Ты говоришь как угодливый раб… — Я гадливо отвернулся.

Баламани поймал меня за кушак, не дав уйти.

— Я намерен говорить все, что надо, чтобы спасти тебя, — сказал он, и в его глазах я увидел только доброту давнего друга.

Так как официального погребения не было — не было и места горю. Не мог я и говорить о Пери, кроме быстрых перешептываний, потому что было опасно признавать себя сторонником казненной царевны. Горе мое стало словно порох, забитый в пушку, — того и гляди взорвется. Теперь я оплакивал два сокровища, и мысли об одном приводили меня к другому, пока я не начинал чувствовать, как рвется мое сердце.

Дворцовые женщины то и дело спрашивали меня, что произошло с Пери. Я рассказывал, не опуская подробностей, так чтобы любой понял: Пери была жестоко убита.

Женщины помоложе пугались, слушая рассказ.

— Вот что бывает, когда ведешь себя как мужчина, — вздрогнув, сказала Куденет. — Ей следовало выйти замуж и посвятить себя созданию семьи.

Султанам, приехавшая из Кума на коронацию своего сына, была задумчивой:

— Не будь она такой могущественной, ее просто сослали бы. Она ужасала их.

Горе мое усиливалось и оттого, что без покровительства Пери все мои намерения пристроить Джалиле во дворце пошли прахом. Я подозревал, что, напиши я моим родственникам правду, «моя госпожа умерла», они тут же утратили бы надежду и пожертвовали бы Джалиле. Вместо этого я собрал все деньги, какие мог, и послал их в подарок, описывая как предвестие той награды, которая достанется им, если я смогу забрать мою сестру в Казвин. Джалиле я написал отдельно, скупо намекнул на свои затруднения и велел сопротивляться их брачным замыслам.

Это недавнее поражение ранило меня очень глубоко. Если Джалиле суждено испытать добавочное невезение, мне незачем просыпаться в этом мире. Но я не мог придумать, как спасти ее.

День, когда мы пришли в Зал сорока колонн свидетельствовать, как Мохаммад Ходабанде принимает шахскую корону, у меня вызвал только скрытое презрение. Муллы и вельможи, как и в прошлый раз, в порядке знатности подходили к трону и целовали ногу человека, отныне именуемого шах Мохаммад. Когда мирза Салман чванливо прошествовал к трону в своих щегольских одеждах, отвращение захлестнуло меня приступом болезненного содрогания. Вместе с другими поклявшись в верности шаху, я осмелился взглянуть в темные глаза шаха Мохаммада. Они казались пустыми и бесчувственными.

После коронации немногие уцелевшие царевичи, знать и самые высокопоставленные чиновники дворца один за другим вызывались к шаху и получали свои посты и назначения. Анвар сказал мне, что, пока не придет моя очередь — а это могло занять несколько недель, — я буду подчиняться ему. Он велел мне читать почту царевны, до сих пор в огромных количествах поступавшую во дворец, и сообщать ему о любых важных новостях. Ради соблюдения приличий мне пришлось также отвечать значительным людям из числа писавших и сообщать о ее смерти, иначе они были бы оскорблены тем, что их письма оставлены без ответа.

— Она была несравненной, — сочувственно шепнул мне Анвар, — и все мы, кто служил ей, знаем правду, если даже той суждено умереть с нами.

Он назначил мне сидеть с дворцовыми писцами, где у меня были богатые запасы бумаги, чернил и тростниковых перьев и не было горя от работы в прежних покоях царевны, которые к тому же заняли члены семьи Хайр аль-Нисы.

Я занял свое место на следующий день, сразу после утренней молитвы, а так как приказы я получал от Анвара, меня радушно проводили в большую, хорошо освещенную келью самого Рашид-хана, главы писцов. Он вручил мне деревянную доску для письма и объяснил, как заказывать припасы. Мне показалось, что в его усталых, воспаленных глазах мелькнуло сочувствие.