Аркадий Савеличев - Столыпин

– Так зачем дело стало?

– За тем, – указал он на разорванный пакет. – Утром опять туда… в Царское Село. Какие зятья, Оля?

– Да хоть порадоваться бы за Машу. Несчастной Наташе замужем не бывать, а у Маши все хорошо. Неуж ты не рад, Петечка?

– Да рад, рад, конечно.

Свадьбу Маши играли в Петербурге. Поскольку она теперь стала Мария фон Бок, а поместье мужа, прекраснейшие Довторы, находилось в знакомой Ковенской губернии, – вроде бы недалеко, но и неблизко, из Петербурга занятому премьеру гонять туда было несподручно. Разве что в отставку?!

– Олечка, дай я тебя поцелую – и ступай спать. Я здесь покукую. Плед только накинь на меня.

Плед был в нижнем ящике одного из шкафов. Зная характер мужа, Ольга молча укрыла его пледом, тоже поцеловала и, не гася настольный свет, тихонько вышла.

Какие там спальни, дело уже к утру подвигалось. За окнами начинало брезжить…

Прибыв в 10 часов утра в Царское Село, Столыпин встретил самый теплый прием. Раздрая как не бывало. Разумеется, Столыпин не говорил о приятельских беседах с Марией Федоровной, а Николай умолчал о своих слезах. Все-таки это был конфликт двух мужчин, двух мужиков, хоть и не согласных во мнениях, но очень нужных друг другу. В конце концов, много было и общего. Как бы ни относилась датчанка-мать к немке-невестке, но Николай был прекрасным семьянином, как и Столыпин. Качество в нынешнее время редкое. За что был убит боевым отрядом эсеров Савинкова великий князь Сергей Александрович, правитель всея Москвы? Не за зверства, к которым особо и не тяготел, не за лихоимство, не за пренебрежение национальных интересов России, тут он был даже лучше других великих князей. Но!.. Подвластные полицейские подхалимы вылавливали и таскали ему в постель смазливых мальчиков. Террористы, и прежде всего сам Савинков, дворянин до мозга костей, чувствовали к Сергею Александровичу вполне мужскую брезгливость. За что был сослан с лишением всех чинов в Оренбургскую губернию еще Александром III и не прощенный Николаем II великий князь Николай Константинович? За то, что мерзко и дико крал и дарил любовнице драгоценности своей матери.

В общем как человека, Столыпин уважал нынешнего государя. Расходились они в самом малом – во взглядах на дальнейшие судьбы России…

Но неукротимый реформатор, все еще не хотел верить, что именно в силу этой «малости» их союз обречен.

– Ваше величество, если вы не возражаете, я заберу обратно прошение об отставке.

– Не только не возражаю, Петр Аркадьевич. Молю Бога, чтоб так оно и было!

Мир, мир. Раздрая как не бывало.

Николай II выполнил все, что просил, да что там – требовал! – премьер-министр. Он подписал приказ о перерыве в работе обеих палат с 12 по 14 марта, в силу чего Столыпин без их одобрения в эти три дня самовластно провел закон о западном земстве. Он поручил председателю Совета Министров объявить Дурново и Трепову немедленно выехать из Петербурга и до конца года не посещать заседаний Государственного совета!

Невиданное доверие…

Неслыханная милость…

Не зря самый верный сподвижник и двигатель реформ министр Кривошеин сказал:

– Никогда государь вам этого не простит. Все подхалимы и приспешники используют его скрытое недовольство против вас же…

Как в воду глядел прозорливец Кривошеин!

На возобновившихся 15 марта заседаниях обеих палат все как сговорились:

– Ату его, ату!

Смешно сказать: но были оскорблены не только роспуском палат и единоличными указами премьер-министра, но даже увольнением таких одиозных царедворцев, как Трепов и Дурново!

Сошлись в ненависти к Столыпину самые несхожие люди…

Ярый монархист граф Бобринский:

– Возмущению Петербурга нет грани!

Кадетский лис Милюков:

– Членов верхней палаты подвергают дисциплинарной ответственности, как чиновников… Благодарите нового Бориса Годунова!

Земляк, добрый знакомый еще по Саратову князь Львов тоже ударился в исторические параллели:

– Когда у Карамзина спросили об Аракчееве, он ответил: «Священным именем монарха играет временщик».

Витте вообще опустился до сплетен:

– Да, новоявленный диктатор! Стыдясь сего, государь готовит ему новое назначение… Говорят, наместником на Дальний Восток.

Даже перебежчик из стана террористов Тихомиров, несколькими днями ранее приславший восторженную телеграмму, вдруг пристал к улюлюкающей стае:

– Столыпин решился на закон глупости. Все программы монархических союзов требуют восстановления самодержавия. Не ожидал я, что Столыпин в пылу борьбы мог унизиться до явно лживого доноса!

Борис Годунов…

Временщик…

Диктатор…

Доносчик…

Столыпин, как всегда резко и откровенно, ответил на запрос Государственного совета, спровоцированный общим улюлюканьем:

– Россия была подведена к поворотному пункту в ее внутренней национальной политике. Я знаю, что отказ от мечты о западном земстве – это печальный звон об отказе Петербурга в опасную минуту от поддержки тех, кто преемственно стоял и стоит за сохранение Западной России русской.

Высказавшись вечером своей Олюшке, добавил:

– А ну их всех к черту! Я имею полное право сам себе дать небольшой отпуск. Съезжу в этот самый Западный край. Из Колноберже и к Маше в Довторы заверну.

Ольга в восторг пришла! Лишь пожалела:

– Милый Петечка! Жаль, что я по такой ранней весне не поднимусь со всеми нашими деточками вслед за тобой. С Богом поезжай один!

На Страстной неделе он уже был в своем Колноберже.

Уезжал из возмущенного, надоевшего Петербурга холодным, хмурым днем, а приехал в тепло Принеманья и солнечное сияние песчаных берегов Нямунаса, как раз в полдень. Дорога на Запад, до Кенигсберга и дальше, шла через этот маленький губернский город, самой маленькой, наверно, российской губернии. Одна из первых крупных дорог открылась еще в 1864 году. Россия рвалась в Европу на самых современных колесах, а потому денег на обустройство не жалели. Хотя шпалы, не в пример немцам, были сосновые, но хорошо просмоленные и уложены с толком и аккуратностью на аккуратную щебенку. Ее ломали на крутых откосах Нямунаса. Дорога получилась красивой и надежной. Здесь и царский поезд не слетел бы под откос – не то что под Харьковом, где деньги, отпущенные на строительство Южной дороги, попросту разворовали. Нет, здесь, на границе с Пруссией, чувствовалась уже немецкая обстоятельность.

После мягкой, успокоительной качки Столыпин с удовольствием ступил на перрон, выложенный бетонными, новомодными плитками. Ноги явно просились пройтись не спеша, но навстречу уже бежал управляющий, все тот же неизменный Микола.