Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1

Но не таков Афоня, чтобы отказом довольствоваться. Битых три часа Никиту улещивал, даже на колени перед ним встал и слезу проронил.

Покряхтел, покряхтел Никита, да так и сдался. Встал перед божницей, молитвы забормотал, прося у господа прощения. Затем повернулся к бобылю.

— За мир пострадаю, Афоня. Коли что — выручайте. Большой грех на душу примаю. У самого жита нет. Может, и окажет князь милость.

… За околицей, когда совсем стемнело, гонцов провожали Исай и Акимыч. Отец благословил сына, облобызал троекратно, напутствовал:

— Удачи тебе, Иванка. Ежели князь смилостивится — пусть грамотку приказчику отпишет. Гордыню свою запрячь, я тя знаю… В Москве по сторонам не глазей. Остепенись, дело разумей. Все село тебя — ох, как ждать будет.

Акимыч протянул Иванке полтину денег, перекрестил дрожащей сухой рукой:

— Прими от селян, молодец. Сгодится в дороге. Езжайте с богом…

Ездоки спустились к реке, обогнули взгорье и сосновым перелеском стали выбираться на проезжую дорогу.

Ехали молча. В Болотникове еще не улеглось радостное волнение. Еще бы! Из всего села его гонцом к князю выбрали. Такой чести удостоили и на серьезное дело снарядили, шутка ли. Это тебе не борозду в поле прокладывать.

Но вскоре в душу закралась и тревога: князь Телятевский спесив да прижимист, не легко к нему будет подступиться. Да и Пахом не зря сказывал, что на Руси праведных бояр нет.

Дорога шла лесом. Темь непроглядная, а по небу — золотая россыпь звездная. Тихо, уныло.

У ездоков за спиной по самопалу, за кушаками — по кистеню да по ножу охотничьему. Чего в дороге не бывает!

Нагулявшиеся, сытые кони, как только вышли на дорогу, звонко заржали и сразу же понеслись вскачь.

Афоня, едва удерживаясь в седле, закричал на молодого рысака:

— Тпру-у-у, окаянный! На пень с тобой угодишь.

Болотников усмехнулся:

— А брехал, что на коне горазд сидеть. Лежал бы на полатях. С тобой и за неделю не управишься. Кину тебя в лесу, а сам поскачу.

Иванка потрепал коня за гриву, натянул повод и взмахнул плеткой. Рысак послушно умчал наездника в темноту. А вдогонку испуганно, на весь лес пронеслось:

— Иванушка-а-а, постой, милай!

Болотников осадил коня, подождал Афоню. Шмоток начал оправдываться:

— Годков пять на лошаденку не садился. Ты не серчай, Иванка. Я обыкну…

Болотников досадно махнул рукой: послал господь наездника. Однако вскоре пришлось ехать не торопясь. Чем дальше лес, тем теснее обступали дорогу ели, цепляясь колючими лапами за вершников. Бор тянулся непроницаемой черной стеной, мрачно шумел, нагонял тоску.

Над самой головой вдруг громко и протяжно ухнул филин. Афоня ойкнул, втянул голову в плечи, погрозил в темноту кулаком:

— У-у, разбойник.

— Чудной ты мужик, Афоня. Пошто в Москву напросился? Князь у нас крут на расправу да и приказчик за самовольство не помилует.

— Наскучило мне на селе, парень. Человек я бродяжный. В белокаменной давненько не бывал. Охота по Москве пройтись, на бояр посмотреть, хлеба-соли покушать, красного звону послушать. А кнута я не боюсь, кожа у меня дубленая. Бывало, неделями на правеже [55] Правеж — принудительный порядок взыскания долга с ответчика в русском государстве в XV — начале XVIII вв. Правеж заключался в том, что ответчика, в случае невыполнения им судебного решения об уплате долга деньгами или имуществом, ежедневно, кроме воскресений, в течение нескольких часов били батогами по обнаженным икрам ног перед приказной избой. Указом 1718 г. Петр I заменил правеж принудительными работами. за недоимки простаивал, батогами нещадно пороли.

— Нелегко в Москве жилось, Афоня.

— По Руси я много хаживал и всюду простолюдину худо. А в Москве в ту пору особливо тяжко. Грозный царь Иван Васильевич ливонца воевал. Великую рать Русь на иноземца снарядила. А её обуть, одеть да накормить надо. Я в те годы в вотчине князя Василия Шуйского полевал. Сбежал в Москву с голодухи. К ремесленному люду пристал, хомуты зачал выделывать. В Зарядье старик к себе в избенку пустил — добрая душа. На торгах стал промышлять. Думал на Москве в люди выбиться, драную сермягу на суконный кафтан сменить да ежедень вдосталь хлебушком кормиться. Ан нет, парень. Хрен редьки не слаще. На Москве черному люду — маята, а не жизнь. Замучили подати да пошлинные сборы. Целовальники собирают по слободам деньги кабацкие, дерут деньги ямские. Окромя того, каждый месяц выкупные деньги собирают на людей, что в полоне у иноземца. На войско стрелецкое и деньгами и хлебушком платили.

Избенка у нас с дедом была крохотная и землицы во дворе самая малость. Пару кадок капусты насаливали, а оброчные деньги взимали с огородишка немалые. Ох, как худо жили. В Москве я вконец отощал. Сам посуди, Иванка. В нашей слободке поначалу государевы сборщики сотню тяглецов насчитывали, а затем и трех десятков не осталось. Разбежались людишки от нужды.

А нам все это по животу било. Мастеровой люд разбежался, а с нас все едино по старой записи подати взимали, за прежние сто дворов. Откуда эких барышей наберешься?

В должниках ходил, за недоимки всего батогами испороли… Помолился на Пожаре [56] Пожар — Красная площадь. Первоначально площадь называлась «Торгом» или «Пожаром» (за частые пожары), во второй половине XVII в. получила название «Красная», то есть красивая. у храма Василия Блаженного да и подался из стольного града. И снова зачал по матушке Руси бродяжничать, христовым именем кормиться…

Афоня тоскливо вздохнул, сплюнул в темноту и замолчал.

Иванка тронул бобыля за плечо, спросил:

— В лицо князя Василия Шуйского видел?

— А то как же, паря. Неказист князь, на козла, прости господи, обличьем схож. Росту малого, бороденка жидкая, но сам хитрющий, спесив не в меру и скупой, как наш мельник.

— И к тому же христопродавец. Готов святую Русь басурману за полушку отдать, — добавил Болотников.

— Это отчего же, паря? — заинтересовался Афоня.

Болотников не ответил, а про себя подумал: «Великую силу в себе Пахомова грамотка таит. Может, открыться Телятевскому? Сказывают в народе, что крепко наш князь с Шуйским не ладит. Поведаю ему о потайном столбце — глядишь и добрей станет да жита селянам взаймы даст».

На рассвете выехали к Яузе. Над тихой застывшей рекой курился, выползая на низкие берега, белесый туман.

Иванка кинул взгляд на открывшуюся Москву и молвил весело:

— Глянь, Афоня, на чудо-крепость. По осени мы с отцом на торг приезжали. Тогда каменных дел умельцы только до Сретенки новой стеной город опоясали, а нонче уже и на Васильев луг башню подвели. Растет Белый город.

— Мать честная! А башни-то, башни-то какие возвели! Зело грозны и неприступны, — всплеснул руками бобыль.