Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1

— Где огурцы, тут и пьяница, голуба.

— Но, но! Меру знай у меня, братец. Не мужика — дворянина честишь, — погрозил кулачищем Капуста.

«Ну, слава богу. Дело сделано. После второго ковша Митрию не устоять. Дурману в ендову многонько подлил», — довольно подумал бобыль.

— Бог любит троицу, — деловито проронил Митрий Флегонтыч, нацеживая из ендовы третий ковш.

— Испей, испей, батюшка. Сделай милость да вот блинком закуси. Правда, не обессудь: на худом жите да на воде он замешан. Ну да блин — не клин, брюха не расколет, — усердствовал Афоня.

После очередного ковша Капуста качнулся и, слабея, забурчал в бороду:

— Однако пьянею я, братец. Вовек такого крепкого винца не пивал, голова пошла кругом…

— Да разве ты пьян, батюшка? На ногах, как Еруслан, крепко держишься, государь мой.

Выслушав хвалебную речь, Митрий Флегонтыч хватил на диво бобылю еще один ковш и сразу же повалился под телегу.

Развязывая Карпушку, Шмоток изумленно ахал:

— На Руси таких питухов не сыщешь. В ковш добрых десять чарок входит. Ну и ну!

А за плетнем столпились крестьяне. Пахом Аверьянов схватился за живот и, давясь от смеха, произнес:

— Много я в Диком поле мужиков перевидал. Народ все бедовый, отчаянный. И каждому завируху сказать — что на лапоть плюнуть. У казака и сабля и слово острое. Но ты, Афанасий, мне в диковинку. Отколь в твоей козлиной бороде мудреные слова берутся? Говоришь, ровно в стену горохом сыплешь.

— Рот не ворота, запором не запрешь. А без языка и колокол нем, — посмеиваясь, ответил Афоня.

К Карпушке подошел Исай Болотников, положил руку на плечо, вздохнул участливо и проговорил:

— Не робей, брат. Собирай своих мужиков и в лес. Там вас Капуста не сыщет.

— Ох, ты господи, горюшко наше. Куда же нам с ребятенками? — угрюмо вымолвил Карпушка.

— Ребятишки пущай здесь на селе останутся. Присмотрим за ними, не дадим пропасть. А когда господин ваш из вотчины уберется — знак подадим. Идите с богом.

— Так-то оно так, милостивец. А ежели Митрий Флегонтыч сызнова вернется? — колебался новоподрядчик.

— Не сегодня-завтра должон из Москвы приказчик приехать. Он вас переманивал, ему и ответ держать. Деваться некуда: придется Калистрату и за пожилое, и оброчные деньги дворянину вернуть. Вот Капуста и утихомирится, — успокоил Исай.

— Дай бы бог, милостивец, — перекрестился Карпушка и побежал оповещать беглых мужиков.

— Поди, жаль, Исаюшка, винца-то? На Вознесенье господне чать настоечку сготовил? — сказал один из мужиков.

— Для доброго дела вина не жалеют, — отозвался Болотников и не спеша побрел на свой двор. Скоро сенокос — надо косы ладить.

Возле телеги сгрудились мужики, бабы и девки, пришедшие взглянуть на пьяного дворянина. Подъехали челядницы с самопалами. Разузнав, в чем дело, холопы взвалили Митрия Флегонтыча на телегу и повезли назад в Подушкино.

Ночь.

Горят яркие звезды в черном небе. Тихо внизу, дремотно, но над бором ветер погуливает, шелестит хвоей.

Возле избушки, обхватывая жарким пламенем смолевые пни и сухие сучья, полыхает костер, поднимая к вершинам огненные искры и густые сизые клубы дыма.

— Обрадовал ты меня, парень. Великое дело для ватаги сотворил. Ото всех мужиков тебе поклон низкий, — радушно обнимая Болотникова, произнес Федька Берсень.

— Ну, приступим благословясь, родимые, — вымолвил бортник, выбрасывая из сундучка грамотки страдного люда.

Иванка, Федька и Василиса поднялись с земли, обступили костер, а Матвей истово перекрестившись, взял в охапку столбцы, проронил:

— Полезай, кабала, в огонь. Прости, осподи, нас грешных.

Старик швырнул грамотки в костер и кряхтя опустился на деревянный обрубок. Затряс бородой, ладонью глаза заслонил от едкого дыма.

К бортнику подошел Берсень. Радостно облобызал деда, молвил весело:

— По такому случаю и пир затеять не грех. Чай, найдется у тебя, Семеныч, медовуха?

— Вначале сундучок спрячьте, а затем и вечерять можно, — проговорил Матвей и принес Федьке заступ.

Болотников и Берсень отнесли сундучок в заросли, зарыли в землю, забросали бурьяном и вернулись в избу.

Матрена подала на стол ендову с хмельной медовухой, краюху хлеба, лепешки и миску душистого свежего меда.

Василиса вышла было в горницу, но её воротил Берсень.

— Присядь с нами, Василиса. Чего гостей чураешься? В последний раз, должно, тебя вижу.

Девушка глянула на бортника. Матвей согласно кивнул головой.

— Повечеряй с нами, дочка. И ты, старая, садись.

Бортник налил всем медовухи и Василисе чарку придвинул. Девушка вспыхнула, но чарку приняла: перечить старшим не дозволено.

— Мамон на днях не наведывался? Где-то он с княжьими послужильцами шастает. Не ведаешь? — спросил Федька.

— Да ты не тревожься, родимый. За Нелидовскими озерами он ноне стоит. Я его тропы знаю. Все ждет, когда вы за рыбой да дичью придете. Ночью на заимку Мамон не заявится. Ватаги твоей он сам побаивается. А ежели и нагрянет — собака упредит. Зубатка Мамона теперь за версту учует… Когда уходить из лесу надумал?

— Завтра, Семеныч.

— И куда, друже? — спросил Иванка.

— Вначале за Камень [88] Камень — Уральские горы. хотели пробираться — на земли Ермака. А нонче передумали. В Дикое поле к казакам пойдем.

— Вот то верно, друже. Живет там вольное братство. Русь велика, но вся правда в Поле сошлась. — вымолвил Болотников и поведал крестьянскому атаману многое из того, о чем ему рассказывал Пахом Аверьянов.

После выпитой чарки Василиса разрумянилась, глаза её заискрились живым и радостным блеском, как в былые времена, когда в родной деревеньке весело и беззаботно водила она с подружками озорные хороводы.

Когда Иванка заговорил, девушка робко взглянула на него, а потом еще и еще раз. Лицо у парня открытое. Черные кольца волос упали на смоляную бровь. Голос неторопливый, но звучный. От всей плечистой фигуры и смуглого сухощавого лица веяло молодой здоровой силой.

Девушка отвела от Иванки взгляд. Что это? Отчего так сердце бьется? Ужель от выпитой чарки, а, может, от черных Иванкиных глаз? И щеки еще больше запылали.

Матрена заметила её необычное волнение, поперхнулась и подумала сердобольно:

«Ох, неспроста лебедушка наша разрумянилась. Видно, приглянулся ей соколик. Быть беде. Сведет, чего доброго, касатушку из заимки».

Иванка закончил свой рассказ, встретился с глазами Василисы — ласковыми и глубокими. Девушка низко опустила лицо и еще пуще зарделась. Повернулась к Матрене и отгородилась от парня широкой пушистой косой.

«Глаза у неё дивные, словно озерца», — подумалось Болотникову, однако продолжал с мужиками степенный разговор.