Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1

— Так поправил ли дело, Прокофий Петрович? — вопросил Капуста.

— В первые годы, когда поместью моему льготу дали, крестьяне малость выправились. Зачали десятины пахать, хлебушком обзавелись, избенки новые срубили. А потом новая поруха вышла. Мне-то поместьем кормиться надо да цареву службу справлять. Изделье крестьянам на два дня увеличил, оброк деньгами на себя стребовал. Взроптали мужики!

— Велик ли оброк с оратая берешь? — поинтересовался Истома Пашков.

— По три рубля, двадцать алтын да четыре деньги с сохи [96] Соха — в данном случае — мера земли в древней Руси, являвшаяся единицей налогового обложения. , друже Истома Иванович, — ответил Ляпунов.

— Ох, свирепствуешь, Прокофий Петрович, — ахнул Митрий Флегонтыч. — Уже на что я с крестьянами крут, но и то лишь по два рубля с полтиной взимаю. Не зря у тебя крестьяне бунтуют.

— Крестьяне нонче всюду гиль заводят. По всей Руси смута зачинается. У меня в поместье приказчика насмерть дубинами побили. Чего доброго, и хоромы спалят, — проворчал Истома Пашков.

— Худо живем, братцы, — вздохнул Григорий Сумбулов. — И у меня та же поруха. Почитай, половина мужиков из поместья на патриаршие да боярские земли разбежались. Бояре-беломестцы [97] Беломестцы — лица, не несшие общего тягла и повинностей в силу их принадлежности к привилегированным сословиям феодального общества. Белая земля — или «обельная земля» — название в Московском государстве XVI–XVII вв. земли, освобожденной от податей. вконец обнаглели. Пришлют в деревеньку своего человека и прельщают крестьян. Гришка-де у вас человечишко худородный, поместьишко у него скудное. Ступайте-ка в заклад на белые, без царевых податей, земли к родовитому боярину. Он вам доброй земли пожалует, кормить и поить будет вволю. Вот и бегут крестьяне к сильным людям. А кинься на розыски — и толку мало. Либо запрячут мужиков в своей вотчине, либо совсем тебя не пустят. Сунулся я было к князю Черкасскому, а он на меня псов натравил да оружных людей навстречу выслал. Еле живым ушел. Снарядил гонца к царю с челобитной — и тут прок невелик. Перед Москвой гонца перехватили, грамоту отобрали и батогами избили. И к самому царю теперь не пробиться: он все по храмам да святым обителям ходит, затворником стал. Одна надежда на боярина Бориса. Родовитых он крепко недолюбливает.

— Ты бы потише, Григорий Федорович. Остерегись, вон как целовальник глазами зыркает, — молвил Пашков, понизив голос.

— Нету мочи, Истома. Горит на душе. Ведь, когда татарин на Москву пойдет, мы его грудью встречать будем. На дворянстве Русь держится. Отчего царь о нас забывает и плохо печется?

— На днях смоленские и тверские дворяне челобитную государю подали. В грамоте той просили царя, чтобы заповедные лета навсегда закрепить, — сказал Прокофий Ляпунов.

— Без того нам не жить. Мужик должен навечно к нашим землям приписан. Навечно! — громко повторил Григорий Сумбулов, ударив кулаком по столу.

Друзья согласно закивали головами.

За соседним столом отчаянно переругивались двое дворян:

— Ты в моих озерах рыбу ловишь! На святого Иова-горопшика твоих воровских людишек мои крестьяне поймали. Это што? — кричал дородный, ушастый дворянин, язвительно посматривая на соседа.

— Сам ты вор! — ответил второй, маленький и розовощекий помещик. — Лесок у меня под боком тащишь и хоромишки свои достраиваешь!

— Поклеп! Врешь, пес пучеглазый! — взвизгнул ушастый.

— Сам пес! — выкрикнул розовощекий и дернул соседа за бороду.

— А-а-а! — больно взвыл ушастый и, поднявшись на ног и, выхватил из-за пояса пистоль.

— А ну геть, дьяволы! — зычно выкрикнул вдруг Митрий Капуста, соскочив с лавки и разбойно тряхнув черными кудрями. В мутном свете горящих факелов блеснула сабля и тяжело опустилась на стол между заспорившими дворянами. Дубовый стол развалился надвое.

Рассорившиеся дворяне оторопело заморгали глазами, присмирели. Отовсюду повернулись к Капусте захмелевшие головы. Восхищенно загалдели:

— Крепко вдарил, друже!

— Тебе, Митрий, воеводой быть!

После сытной трапезы Якушка дозволил ратным людям часика два соснуть в подклете.

Когда княжий челядинец поднялся в терем, Болотников подошел к Афоне. Бобыль скинул лапти, размотал онучи и, блаженно покряхтывая, развалился на куче соломы.

— После трудов праведных и соснуть не грех. Ложись, Иванка.

— Днем попусту валяться не привык. Айда лучше на Красную. Сегодня пятница — день базарный.

Шмоток зевнул, потянулся и повернулся на бок.

— Спать долго — жить с долгом. Поднимайся, Афоня.

Шмоток, услышав поговорку, обернулся к Болотникову, рассмеялся:

— Люблю всякую премудрость. Я тебе по этому поводу другую побасенку скажу…

— Потом, потом, Афоня. Вставай. Может, деда Терентия на торгу встретим.

— Вот то верно, парень. Старика навестить надо. Не преставился ли наш рукоделец? — согласился бобыль и принялся мотать на босые ноги онучи.

На Красной площади, несмотря на недавний пожар, шумно и многолюдно. От самого плавучего москворецкого моста [98] Плавучий москворецкий мост — мост, сделанный из деревянных брусьев, связанных толстыми веревками из липовой коры, концы которых прикреплялись к башням и противоположному берегу. Мост лежал прямо на воде. через всю площадь, пересекая Зарядье, Варварку, Ильинку и Никольскую, протянулись торговые ряды. Тысячи лавок, палаток, шалашей и печур.

Отовсюду слышны бойкие, озорные выкрики.

Продают все — купцы и ремесленники, стрельцы и монахи, крестьяне, приехавшие из деревенек на торги. Взахлеб расхваливают свой товар и назойливо суют его в руки покупателей.

Площадь наводнили квасники, ягодники, молочники, пирожники, сбитенщики [99] Сбитенщик — продавец сбитня. Сбитень — горячий напиток, приготовленный из воды, меда и пряностей (употреблялся до середины XIX века). … Все с лукошками, корзинками, кадками, мешками. Шустро снуют веселые коробейники. В густой толпе шныряют карманники, подвыпившие гулящие девки, сводни и нищие. К рундукам и лавкам жмутся слепые, калики перехожие, бахари [100] Бахарь — сказитель, певец. и гусельники.

— Чудная Москва! Ни пожар, ни крымцы — торгу не помеха, — воскликнул Афоня.

— В Москву теперь со всей Руси войско собирается, вот и шумят торговцы, — сказал Болотников.

— А ну раздайся, народ! — вдруг громко пронеслось от Зарядья.

Болотников и Шмоток посторонились. По Красной площади в Разбойный приказ стрельцы вели с десяток посадских. Шли слобожане в лаптях и рваных сермягах, бородатые, хмурые, с непокрытыми головами. Ноги — в колодках.

— За что взяли, родимые? — спросили в толпе.