Айбек - Священная кровь

— За сколько купили такую арбу, ака? — поинтересовался, видимо, самый бойкий из ребят.

— Об этом надо спросинь у хозяина, мне откуда знать, — рассмеялся Юлчи.

Кто-то из мальчишек с ребяческой прямотой пояснил:

— Была бы коляска его собственная, ака не носил бы такой старый халат и такие рваные сапоги.

— А что, отсюда… ну вот прямо отсюда до Шейхантаура скоро можно доехать? — полюбопытствовал третий, шустрый, быстроглазый мальчик.

— Не успеешь и глазом моргнуть.

— А до нашего двора? — вырвалось у кого-то из ребят.

Улицу огласил звонкий хохот:

— Откуда этому человеку знать, где твой двор?

Ребята весело хохотали. Вздрагивая всем своим крупным телом, вместе с ними смеялся и Юлчи.

По-прежнему проклиная снег и свои капиши, из калитки вместе с Нури вышла тетка Хайри. Нури, прежде чем опуститься на сиденье, стоя в фаэтоне, высвободила руки, украшенные парными золотыми браслетами, поправила паранджу. А тетка Хайри уже докучливо зудела:

— Нури-ай, я для вас послужила, теперь и вы для меня постарайтесь. Шепните вашей матери: дайте, мол, ей аршина четыре ситца. Это на шаровары мне. Только смотрите не забудьте, дай вам бог до старости дожить вместе с вашим суженым.

Нури досадливо отмахнулась:

— Обещала же, зачем тысячу раз напоминать!

— И этому джигиту дай бог хорошую невесту, — продолжала тараторить тетка Хайри, показывая на Юлчи.

— А мне послужить ему на тое, — громко рассмеялась Нури.

Юлчи, будто он ничего не слышал, взмахнул длинным кнутом:

— Чу!

Снег, подгоняемый ветром, сыпал прямо в лицо. А в ушах звенели голоса оставшихся позади ребят.

Дома Юлчи распряг коня, отвел его в конюшню и прошел в людскую. Он забился в угол, подальше от разбитого окошка. От стен хибарки несло сыростью, плесенью, холодом. Во дворе тысячами белых мотыльков кружились хлопья снега. Завывал ветер. Громко каркали вороны, радовавшиеся зиме и снегу…

А Нуриниса прошла в комнату матери, выложила из кармана заговоренные знахарем щепотку чая, несколько кусков сахара, присоединила к ним рубашку для первой брачной ночи (тоже с наговором) и «приворот» — листок бумаги, исчерченный с обеих сторон вдоль и поперек какими-то буквами, таинственными знаками, линиями, от которых, по словам знахаря, в сердце жениха должна была загореться неугасимая вечная любовь, завязала все это в платок и спрятала в известное ей укромное место.

Покончив с этим, Нури принялась бродить по комнате. Не зная, чем занять себя, она осмотрела сшитые к свадьбе одеяла, подушки. Девять плюшевых и девять шелковых одеял были сложены так, что верх стопы поднимался до самого потолка. А напротив возвышалась гора белоснежных пуховых подушек… Вчера при виде редких и дорогих подарков, присланных женихом, загорелись завистью глаза даже у самых сдержанных женщин. Слава об этих дарах теперь унеслась, наверное, по всему городу. Но добро это было уложено в сундуки, и у Нури не было желания пересматривать все снова. Нури взяла только маленькие золотые часики с длинной цепочкой и с бриллиантами на крышке, осмотрела их со всех сторон, приложила к уху. Послышалось размеренное «чнк-чик, чик-чик». Но, как неграмотному книга, часы ничего ей не говорили. Вчера она хотела попросить кого-нибудь показать, как ими пользоваться, и потом раздумала: «Останемся вдвоем с мужем в краси во убранной комнате, он сам научит за веселой беседой и шутками».

Исполненная самых радужных надежд и заманчивых мечтаний, Нури не знала, как убить этот последний день, отделявший ее от долгожданного счастья. Однако в присутствии матери, невесток и других женщин она скрывала свои чувства: лицо ее было печально, глаза томно прищурены, точно и в самом деле ее угнетала предстоящая разлука с отчим домом и она далека была от всех радостей тоя. Невестки и близко знавшие Нури женщины догадывались, что все это лишь притворство, но легковерная Лутфиниса страдала, глядя на дочь, и изливала свое горе перед каждой попадавшейся на глаза гостьей.

Осторожно открыв дверь, в комнату вошла молоденькая девушка с полным совком горячих углей для сандала. Это была дочь Ярмата Гульнар, — высокая, стройная. Лицо ее, белое, нежное, с мягким, незаметно сужающимся книзу овалом, светилось ясной, почти детской улыбкой, тонкие брови казались нарисованными, а глаза — большие, ктрие, с выражением задумчивого удивления — отражали в своей глубине весеннюю чистоту девической души, сияли из-под длинных, густых ресниц умом, благородством и ласковой теплотой. Но одета была Гульнар в обычную одежду батрачки: на плечах — короткий, на тонкой ватной подкладке камзол из простой бумажной ткани, под камзолом — выцветшее ситцевое платье, на голове — красный, давно вылинявший ситцевыи пляток, на маленьких ножках — грубые поношенные капиши…

— Скучаете. Нури-апа? — спросила Гульнар, высыпая угли в сандал.

— Истомилась я. Кажется, сердце кровью истекло, — недовольно проворчала Нури. — С самого утра одна сижу. И ты, чтоб тебя, хоть бы раз заглянула сюда. Я и чаю еще не пила и крупинки в рот не брала.

— Зачем обманывать? Вы же куда-то ездили, только сейчас вернулись, — улыбнулась Гульнар.

— А ты все присматриваешься, до всего доискиваешься, тихоня, — неприязненно бросила Нури. — Дай быстрее умыться. Неси теплой воды!

— Вода готова, сейчас принесу, — покорно, но без всякой робости ответила Гульнар. — Что сделаешь, Нури-апа, с самого рассвета даже не присела. Комнаты полны женщин, каждой надо чаю поднести. Атам кушанья подать, за ребятами присмотреть. Покои на первом дворе прибрала — старшая хозяйка велела…

— Отец дома — оборвала девушку Нури.

— Нет. Из мужчин только Юлчибай-ака в людской. — Гульнар стыдливо улыбнулась. — Я не знала, потом нечаянно увидела его — и бегом сюда. О калитку ударилась, чуть голову не проломила.

— Нарочно, наверное, показалась, — скривила губы Нури. — Ты ведь дошлая, хоть и молодая.

Гульнар пожалела о своей откровенности и начала оправдываться:

— Вот умереть мне, сестрица, если нарочно! Подождите, знаете, как это было?.. — Гульнар опустилась на корточки перед сандалом и продолжала: — Прибрала я все комнаты, вынесла во двор одеяла, иыбила. Потом там же, на месте, вымыла и перетерла всю посуду. И вот нечаянно глянула на окно людской, а там Юлчибай-ака стоит. Я бегом к калитке. Вот и все. «Нарочно»! Как это так — нарочно?

Нури поинтересовалась:

— А раньше видела его?

— Издали, раз или два, тоже случайно.

— Нравится он тебе?

— Оставьте, сестрица, что за разговор! — Гульнар покраснела и торопливо вышла из комнаты.

Нури опять осталась одна. В памяти девушки вдруг возникла картина короткой встречи с Юлчи жарким летом в саду. Затем она вспомнила жуткие и сладостные минуты свидания осенней лунной ночью на айване. Губы ее дрогнули, а сердце забилось так, будто эти мгновения снова только вот сейчас были пережиты. А потом душу ее охватил страх: как это она тогда сохранила себя? Чья честность, разум и самообладание спасли ее от позора?.. Если бы и джигит так же легко поддался тогда увлечению, разве могла бы она мечтать о такой свадьбе? Нет! Ей пришлось бы или покончить с собой, или бежать куда-нибудь с батраком и нищенствовать, выпрашивая кусок хлеба.