Юлия Голубева - Калигула. Тень величия

Макрону стало дурно, у него закружилась голова и пересохло во рту. Он судорожно и сглотнул, прежде чем ответить Гаю.

— Это было одним из последних указаний Тиберия с Капри, ты же помнишь. Я не мог отказаться.

— Ну, конечно, не мог, — Калигула улыбнулся, и Макрон похолодел от этой улыбки. — Ты, к тому же, был лично заинтересован попрать доброе имя той, что прилюдно опозорила тебя, и отомстить старому другу моего божественного деда, как бишь звали его, вот, Аррунцию, который перед этим процессом выиграл у тебя денежную тяжбу. А ты потом наложил лапу на его недвижимость, завладел испанскими медными рудниками.

Макрон молчал, когти ужаса стиснули его грудь так сильно, что он едва дышал. Император отлично осведомлен. О чем еще известно ему? Калигула пристально смотрел на него и наслаждался моментом.

— Ты воняешь страхом, Невий Серторий. А почему? Ты же прекрасно исполнил свой долг перед Римом. Ну и что, что к делу примешались твои личные мотивы? Казна обогатилась, как и ты. Тебе следует гордиться, а не бояться!

Макрон утер пот со лба. Он в мыслях горячо молился всем римским богам, кроме, пожалуй, одного, чтобы этот разговор окончился.

— Я горжусь, цезарь! Все, что я делал, было во славу сената и народа Рима!

— Вот, мой друг! А то, что ты будешь делать сейчас, будет во славу бога Рима, то есть меня, Юпитера Латинского. Сенат и народ Рима тут ни при чем. Я больше не задерживаю тебя, Макрон! Если ты так хочешь ехать в Египет, поезжай, я пошутил, обвинителей в Риме пруд пруди. Я выгнал старых, но на их место всегда найдутся новые. Обойдусь и без тебя! Только не забудь прихватить свою бывшую жену, я знаю, вы опять живете под одной крышей. Она мне порядком надоела, жалкая курица.

Макрон упал на колени и низко склонил голову, чтобы Калигула не смог разглядеть выражение его лица. Когда он поднялся, император уже опять углубился в чертеж и не обращал на него ни малейшего внимания. Макрон по старой солдатской привычке взметнул руку вверх, гулко ударил кулаком по своей груди и стал спускаться вниз. Но если б обернулся, то увидел бы, каким взглядом провожает его новый Юпитер Латинский. Взгляд этот был столь же смертоносен, как и удар молнии.

И лишь переступив порог своего дома, Макрон вспомнил, что забыл попросить цезаря разобраться с делом Ирода Агриппы. Ему пришлось еще полчаса повоевать со стилем в руке, пока он не составил прошение Калигуле отпустить хитрого иудея из цепких лап александрийских кредиторов. Макрон был уверен, что благоволивший к Агриппе цезарь не замедлит вызволить его из неподобающего плена. А под вечер ему принесли записку от императора, содержавшую краткий приказ из Рима не выезжать. Бывший префект претория лишь пожал плечами.

Ливилла и Агриппина, склонившись над кроваткой, разглядывали спящего малыша. Крепко сжав кулачки, тот мирно спал, сердито насупив маленький носик.

— Какой он хорошенький! — завистливо вздохнула Ливилла. — И такой же рыжий, как отец. Очевидно, Домиция Лепида нашла ему хорошую кормилицу, мальчишка прибавил в весе и, сразу видно, вырастет таким же великаном, как и Агенобарб. Лишь бы не унаследовал его нрав!

— Типун тебе на язык, сестра! — возмущенно запротестовала Агриппина. — Даже не смей упоминать при моем сыне это дикое чудовище! Я все на свете отдала бы, чтобы сказать с уверенностью, что Луций не от него! Но… увы, это не так! Хотя он не может называться отцом этого милого малыша после того, как публично проклял мое маленькое счастье. Тогда от обиды я чуть не избавилась от ребенка ценой собственной жизни! Я до сих пор помню, кому обязана я и обязан мой сын! Я ходила сегодня в гробницу Юнии, чтобы показать ей моего Луция и рассказать, что творит ее муж.

Ливилла с удивлением посмотрела на сестру.

— Не ожидала, что ты продолжаешь чтить ее память, когда наш брат и думать забыл о той, кого любил больше жизни. Даже все статуи ее в одну ночь исчезли с улиц Рима.

— Он не забыл. И никогда не забудет. У ее усыпальницы каждый день стоят свежие лилии. Я знаю, что он лично приносит их туда каждое утро. А от Друзиллы я знаю и другое, — Агриппина придвинулась ближе к Ливилле и зашептала: — Наша сестра — потаскуха, да падет проклятье на ее голову, как-то рассказала мне о причине, по которой наш император делит с ней ложе.

— О, нет! Это не тайна! — запротестовала Ливилла. — И так это понятно всем! Не зря же она выкрасила волосы. И никто в Риме не осуждает ее и не называет потаскухой, потому что именно она вызволила нашего императора из царства Аида благодаря такой подмене.

— Это благодеяние минувших дней! У нее нет повода открыто прелюбодействовать с собственным братом! — гневно возразила Агриппина.

— Тихо, сестра! Нас могут услышать! Мы не вправе осуждать поступки нашего брата, объявившего себя богом. Бессмертные выше человеческого суда! К тому же Гай сейчас подыскивает себе невесту. — Ливилла испуганно прикрыла ей рот ладошкой. — Лучше расскажи, что сказал астролог, который вчера принес гороскоп Луция!

Агриппина вздохнула и потянула сестру к выходу, дав знак рабыне присмотреть за колыбелькой.

Еще накануне она попросила их бабку Антонию заказать лучшему астрологу в Риме подробный гороскоп ребенка. Очень уж ее взволновало, не стала ли выходка Калигулы в день очищения мальчика злым знамением, когда Агриппина возложила его на руки брату и попросила дать имя. А полупьяный Калигула с глумливой усмешкой посмотрел на дядю Клавдия, хромого, косматого и страшного, с трясущейся головой, и предложил имя Тиберий. Агриппина тогда не побоялась гневно возразить Калигуле, что ее сын никогда не будет носить это мерзкое имя, потому что его носят или дураки, или ненавистные тираны. Она выхватила сына из рук брата и в слезах убежала, толкнув Клавдия так сильно, что он упал со ступенек и расшиб себе голову под громкий смех присутствующих. С тех пор она возненавидела его, невиновного в этой дурацкой шутке, и из-за ее бешеных нападок старику пришлось уехать в Капую. Хотя он только был рад этому предлогу покинуть шумный дворец.

Сестры потом долго не могли утешить ее, а у Калигулы с тех пор появилась новая шутка: едва завидев сестру, он всегда с притворным интересом спрашивал, как чувствует себя маленький Тиберий, и любовался, как меняется цвет лица Агриппины и загораются злобой ее темно-зеленые глаза.

— Никто не должен знать, что этот гороскоп вообще был когда-либо составлен, — прошипела Агриппина в ухо Ливилле.

— Но почему? Что такого мог сказать астролог?

— Т-сс, даже не упоминай об этом в стенах дворца, — Агриппина, подталкивая в спину сестру, потащила ее в сад.

Ливилла недоумевала, почему ее сестра так боится быть услышанной.

Агриппина завела ее в самую дальнюю часть палатинского сада, выбрав обширную поляну без единого деревца, у маленького пруда. Она расстелила на земле свой плащ и, приказав Ливилле сесть, сама опустилась рядом. Поляна продувалась со всех сторон, и Ливилла немедленно замерзла. О чем тут же не преминула сердито заметить сестре.