Юрий Галинский - Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!

Порубежник долго стоял над ним, сердце его будто в кулаке сжал кто-то. Чувствовал, как в душу закрадывается тоска от одиночества и жалости, но сумел переломить себя. Решительно выпрямился, зашагал дальше. Его все больше заполоняла ненависть к врагам; решил: «Надо уходить в Тарусу! Там князь, там воинство. Может, еще и доведется сразиться с окаянными!..»

Василько стал спускаться с холма. Он еще не дошел до его подножья, когда услышал конский топот и громкие крики.

«Неужто ордынцы?!.»

Порубежник быстро обернулся, на миг замер в растерянности… Из-за холма наперерез ему мчались всадники. Они были еще далеко, однако Василько понял, что не успеет добраться до леса. Но все же побежал, побежал что было мочи…

А татары уже почти настигли его. Передний отцепил от седла аркан и, готовясь забросить, наматывал его на руку. Чтобы не попасть в петлю, порубежник бросался из стороны в сторону, задыхаясь под тяжестью кольчуги, напрягал последние силы. До дубравы уже было рукой подать, но, увы, сил у него больше не осталось. Василько в изнеможении остановился, два всадника обогнали его и отрезали дорогу к лесу. Четверо нукеров в длинных темных халатах, закрывающих полами стремена, и в кожаных шлемах с железными шишаками медленно подъехали к порубежнику. За спиной у каждого висели лук и несколько колчанов со стрелами, сбоку сабли в ножнах, щиты.

«Лучше смерть, нежели полон!..»

Василько выхватил меч. Тыча на него пальцами, ордынцы гоготали. Тот, что приготовил для броска аркан, резко взмахнул им, однако порубежник рванулся в сторону, и петля пролетела мимо. Неожиданно Василько оступился, нога попала в нору суслика, потеряв равновесие, он упал. На него набросились двое, вырвали меч, заломили руки за спину. Онбасы-десятник удовлетворенно прищелкнул языком, приблизившись к безоружному пленнику, соскочил с коня, что-то крикнул нукерам, и те отпустили Василька. Со злорадной усмешкой на широком лице десятник распахнул халат и отцепил от пояса веревку. Перед глазами порубежника зеркалом блеснула в лунном свете стальная кольчуга.

В то же мгновение сильный удар ногой в живот отшвырнул ордынца к лошади. Прижав от страха уши, она шарахнулась в сторону, едва не опрокинув остальных лошадей и нукеров, которые уже все спешились. Пока ордынцы хватали за уздцы своих коней, чтобы они не разбежались, и снова усаживались в седла, Василько успел вскочить на жеребца десятника и помчаться прочь. Когда нукеры устремились в погоню, беглец был уже далеко. Он несся к лесу. Деревья, кусты, снова деревья. Густеет листва, вот уже и спасительная чаща…

Уходила станица затемно. Над головами ватажников едва мерцали сквозь дым пожаров звезды. Пахло гарью. Путь разбойной станицы пролегал через леса и болота, которые тянулись вдоль северного берега Оки. На ночь становились у чистых лесных озер. Вечерами, когда лесовики бражничали у костра, Федор подолгу сидел на берегу, смотрел, как плещется в озере рыба, как крадется на водопой зверье. В который раз порубежник спрашивал себя: «Может, лучше бежать и добраться до своих?..» — но продолжал по-прежнему идти с разбойной ватагой. Вставали лесовики рано, когда еще дымилась зеркальная озерная гладь — в этот час хорошо ловилась рыба. Брали ее на блесну либо всем миром вытаскивали большой сетью с берестяными поплавками и грузилами из обожженной глины. Наскоро варили похлебку и, перекусив, шли дальше. По дороге стреляли дичь из луков. Тем и жили.

Как-то под вечер вышли к деревушке на два двора, затерянной среди глухого леса. Колосилось небольшое ржаное поле, голубел лен, на огороде зеленели капустные шары, желтела ботва репы и лука. На опушке под присмотром ребятишек, одетых в белые до пят холстинные рубашонки, паслись мелкорослые коровы и козы.

Завидев вооруженных людей, крестьяне встревожились, бросили работу. Бабы с детьми поспешили укрыться в избах. Мужики, их было четверо — белый как лунь старик и трое помоложе, кряжистых и крепких, — сгрудившись группкой, с опаской и растерянностью смотрели на лесовиков.

— Бог в помощь, сироты, не опасайтесь! — бросил Гордей. — Как живете-можете?

Крестьяне молчали, чужих они видели редко, только когда раз в году наведывались к ним сборщики подати да изредка наезжали в Коломну на торжище. А тут сразу двадцать душ, да еще оружных!.. Но атаман постарался рассеять их опасения:

— Слышь, сироты, хотим обменять кой-чего с наших припасов на корм, а то без хлеба оголодали.

Крестьяне немного успокоились, но по-прежнему оставались насторожены и хмуры. Седой мужик позвал баб, что-то буркнул им. Те вынесли молоко, два каравая ржаного хлеба, испеченного на кислом квасе, и три глиняные бутылки с льняным маслом. В обмен ватажники передали им немного тканей, бус и серьги.

Тем временем уже совсем стемнело, небо со всех сторон окрасилось в багрово-коричневый цвет, звезды с трудом пробивались в зловещем мареве.

— Который день так! — недоуменно пожал плечами старик, показывая на зарево. — А что оно значит, ума не приложим. Чай, далече, должно, от нас.

Ему никто не ответил. Ватажники, расположившись вокруг костра, жадно хлебали сдобренную льняным маслом овсяную кашу, заедая хлебом. На огне, издавая пряный запах, жарились большие куски кабаньего мяса; сало, стекая на раскаленные угли, с шипеньем и треском разбрызгивалось в стороны.

Наконец атаман закончил есть, строго сдвинув к переносице лохматые брови, бросил:

— То поганые идут, палят землю нашу. Серпухов уже захватили!

Миг-другой крестьяне в оцепенении молчали, потом стали креститься. Испуганно заголосили бабы, заплакала ребятня. Мужики обступили Гордея.

— Коль правда сие, что нам делать?

— Уходите в лес, сироты, да подальше, чтоб ордынцы не нашли…

В один из дней ватажники вышли позже обычного. Было еще темно, может, из-за непогоды, а может, потому, что дни становились все короче. Шел дождь, лесовики, ругаясь про себя вполголоса, поплотнее кутались в свою немудреную одежду. Даже Митрошка не балагурил и не приставал к простоватому Ивашке. Прошли совсем немного, когда впереди сильно потянуло гарью. Ватага остановилась.

— Ивашко, а ну, поглянь, что там! — кликнул Гордей кашевару, и тот исчез в едва начавшей редеть темноте. Вскоре он вернулся, крестясь в страхе, взволнованный.

— Сидит мужик, по рукам и ногам связан… — Ванька-кашевар перевел дух и, оглядев лесовиков расширенными от испуга глазами, заикаясь добавил: — А стережет его… ведьма!

Гордей громко выругался, встревоженно спросил:

— Больше никого?

— Никого! Даже собак, должно, ведьма съела!..

Ватажники переглянулись.

— Идем, посмотрим на твою ведьму! — решительно сказал атаман.