Юрий Галинский - Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!

Холоп, которому передалось нетерпеливое волнение незнакомца, спрашивать дозволения у сына боярского не стал, сразу завел его в горницу. Валуев, открыв глаза, удивленно уставился на обоих.

— Епишка?! — узнав незваного гостя, он даже привстал невольно; едва кивнул в ответ на низкий поклон пришельца.

— Он самый, господине, — твердым голосом ответил тот; волнение его, казалось, куда и делось.

— Да как же ты, беглый холоп, тать, душегубец, насмелился?! — выскочив из-за стола, рыкнул Валуев. — Бориско, зови дворню, хватай его!.. — И, угрожающе выставив руки с огромными кулаками, он стал надвигаться на пришельца.

Но тот даже не пошевелился; кривая ухмылка перекосила его рябое лицо с чахоточными пятнами на впалых щеках.

— Не торопись хватать меня, Сидор Тимофеевич, выслушай поначалу! — насмешливо произнес Епишка. — Нет у меня часу тары-бары с тобой разводить…

От такой дерзости сын боярский побагровел, с миг не мог произнести и слова. Тяжело дыша, лишь таращил глаза на своего бывшего холопа, сбежавшего несколько лет назад.

Бориско, который уже готов был исполнить наказ хозяина, истуканом застыл в углу горницы, потрясенный происходящим.

— С повинной пришел, что ль? — наконец выдавил из себя сын боярский.

— Еще чего не хватало! — едко бросил Епишка, с нагловатой усмешкой поигрывая рукояткой ножа, который висел у него за поясом. — Так бы уж и явился я к тебе с повинной… Ин ладно, не о том речь, слушай, Сидор Тимофеевич, пока еще час есть… Только поперво дай глоток меду испить, в горле пересохло. — И, не ожидая разрешения, потянулся к братине.

Тут уж Валуев не выдержал, бросился на него, но рябой оказался проворнее, отскочил в сторону, выхватил нож, замахнулся…

— Не торопись, коза, в лес, все волки твои будут! — зло выкрикнул незваный гость. — Аль и вовсе ополоумел? Тут, может, жизни твоей всего ничего осталось, а ты дурью маешься, — продолжал он уже потише. — Как хошь, я и уйти могу! — Рябой направился к двери.

— Чего уж там, говори… — нехотя протянул сын боярский.

— Накажи выйти Бориске, тогда скажу. Да побыстрее! — чуть не приказным голосом бросил тот.

Хозяин, оторопело мигая, весь настороженно напрягся, но велел холопу выйти — понял наконец, что беглый тать неспроста явился. Самолично наполнил чару медом, терпеливо ждал, пока рябой осушит ее.

— Только не задаром, Сидор Тимофеевич, скажу за мзду добрую, — вытирая тыльной стороной ладони жиденькую бородку и усы, сказал гость.

— Сколько? — прохрипел Валуев и, услышав ответ, ахнул.

— Не скупись, Сидор Тимофеич. А то не только добро, а и жизнь свою потерять недолго… Аль не веришь? Истомку Брысина и Гридю Шляева, холопов твоих, небось знаешь. Тех самых, что прошлый год ты охолопил, когда деревеньки их к митрополичьим землям прибрал.

— Сие ж владыке Киприану от князя великого Дмитрия Ивановича было пожаловано.

— Один бес знает чейное то пожалование. Разорил да охолопил сирот ты. Да ныне не о том речь… Скажи, ведомо ль тебе, что Истомка и Гридя сбежали в разбойную ватажку, коя бродит в окрестных лесах? Неведомо?.. Ну, так будешь платить, а?! — повысил тать голос.

Валуев тяжело плюхнулся на лавку, плечи его опустились, крупная голова с длинными темно-русыми волосами и разлапистой бородой поникла. Недаром в Коломне и в окрестных селах ходили были-небылицы о скупости сына боярского.

«Отдать казну, да еще кому? Беглому холопу смердючему!» — думал он в гневе, не зная, на что решиться.

А у Епишки, ненавидевшего своего бывшего хозяина, жадного и трусливого, пробудилось даже что-то похожее на угрызения совести; в голове мелькнуло: «Грех, должно, спасая подлого пса, разбойную ватагу предать!.. Да, никогда б не пришел к нему, хоть знаю, что получу мзду немалую, но нет более силушки терпеть атаманом лютого ворога Гордейку. А ныне, может, и убьют его, чай, всегда первый в сечу кидается!..»

— Так что, будешь платить, Сидор Тимофеич? — нетерпеливо бросил он. — Иль, может, мне уйти?

— Да чего уж там… — хмуро пробормотал Валуев, встал, подойдя к двери, крикнул: — Бориско, покличь дворского! Пусть мошну прихватит! — И, сверля рябого недобрым взглядом, буркнул: — Сказывай!

— Не верь выезду, верь приезду. Поначалу расчет!

Положив на стол нож, Епишка налил себе полную чарку меда и осушил ее, потянулся грязными пальцами к тарелке с капустой, потом к окороку.

Сын боярский поморщился, но смолчал. Увидев на пороге дворского, небольшого роста седобородого мужичка с настороженными глазами, подошел к нему, тихо приказал что-то. Старик неодобрительно покачал головой, но достал из кожаной сумки-калиты зашитые в холстинный мешочек деньги и бросил на стол.

Епишка торопливо схватил его и, прикинув на вес, спрятал за пазуху.

— Маловато, Сидор Тимофеич!

— Остальное отдам, когда скажешь. — И, взяв из рук дворского еще мешочек, положил возле себя на стол.

— Ну, слушай тогда. С месяц тому прибились в нашу ватажку разбойную холопы твои беглые Истомка и Гридя, поведали они Гордейке, атаману лесному, как ты, Сидор Тимофеич, обманом да кривдою деревеньки их разорил и охолопил их, сирот черносошных. Вот и замыслил Гордейко в ночь сию напасть на двор твой, купчие грамоты украсть, тебя до смерти убить, а хоромы твои спалить. Уразумел, Сидор Тимофеич? Потому пришел я к тебе. А ты уж самолично гляди, как повстречать гостей незваных. То ли своих холопов вооружи, то ли в Коломенский острог пошли за помощью. Да и сам небось знаешь, что делать. И еще б добре было, ежели б вожака, Гордейку того, убить или поймать. До всего ему дело! Купцов на дорогах, вишь, мало ему, заступником за убогих сделался! — зло выкрикнул Епишка; лицо его перекосилось, чахоточные пятна на скулах потемнели.

Спустя четверть часа, когда на дворе уже совсем стемнело, рябой, крадучись, покинул хоромы сына боярского и, провожаемый злобным лаем дворовых собак, которых сдерживал Бориско, быстро скрылся в глухом ночном лесу, что подступал к самой окраине Коломны.

Уже совсем рассвело, когда Федор выехал к берегу Оки. Под утренним ветерком шумел лес, в лучах солнца серебрились на листьях капли дождя. Барабанил по мокрой коре дятел, заливалась иволга. Река неслышно плескалась о пустынный берег, поросший ивами. Крутой склон не позволял спуститься к воде, а брод, которым дозорные вчера переправились через Оку, лежал ниже по течению.

Конь устал, не слушался поводьев. Всадник нехотя спешился, отпустил подпругу, засыпал из переметной сумы в торбу овес. Лишь после этого снял шлем и мокрый после ночного ливня кафтан, насухо вытер меч и кинжал. Неспешно развесил сушить на кусте орешника одежду, покусывая травинку, присел на поваленную буреломом сосну. Но на душе у Федора было неспокойно…