Юсуф Зейдан - Азазель

— Именно, да сократят боги его черные дни. Он, как стал тут заправлять, превратил весь город в кладбище… Однако это странно: ты знаешь Кирилла и не знаешь Гипатию.

— Октавия, я никого здесь не знаю. Я и в городе-то толком не побывал. Всего-то и успел пройти через Лунные ворота до этого берега и чуть не утонул в море прямо на твоих глазах.

Я никогда не забуду взрыва ее внезапного смеха и радостного возгласа:

— Верно, любовь моего сердца, все верно… Я счастлива и сейчас совершенно уверена, что тебя мне послал Бог. Это истинная правда.

— Оставь ты эти сказки!

— Любимый, ты самая чудесная сказка, какую я знаю, и я буду верить в нее всю оставшуюся жизнь.

Вечер распростер над землею свой покров. Я чувствовал, что совершенно сбит с толку поведением Октавии.

«Утро вечера мудренее, — подумал я. — Надо все хорошенько обдумать, а завтра на рассвете все решу». Но, как выяснилось, я зря загадывал. Никому не дано постичь сокрытое временем!

Октавия потащила меня в постель. Мир вокруг и внутри нас вновь обрел равновесие. Она сказала, что хочет немного поспать. Сон не шел ко мне, и я попросил разрешения вернуться в библиотеку. С леностью и истомой, наполненной ароматом греха, она проворковала:

— Если останешься со мной, я научу тебя тому, о чем в книгах не пишут.

Я хотел было изобразить серьезность, но Октавия так набросилась на меня, что я не смог устоять и вновь завалился в кровать… В ту ночь она действительно показала мне такое, о чем не прочтешь в книгах… Обессиленные и обнаженные, мы лежали рядом, пока не спустилась ночь, принеся с собой прохладу… Набросив одеяло, Октавия прильнула к моей груди и закрыла глаза, но вдруг подскочила, пораженная как молнией пришедшей ей новой сногсшибательной идеей:

— Любимый, пойдем, я покажу тебе винный погреб.

— Я хочу спать.

— Спать! — рассмеялась она. — Ты что, так устал в начале ночи? Что же ты будешь делать в конце? Давай спустимся в подвал и принесем самое лучшее вино в мире.

Нет, эта женщина никогда не уймется!

Когда мы спустились в подвал, первое, что меня поразило, это его размеры. Я всегда думал, что подвал — это такой длинный и узкий проход под большими домами и дворцами, и поэтому был крайне удивлен, увидев просторное помещение с высоким потолком и упирающимися в землю рядами мощных мраморных колонн. Каменный пол был устлан дубовыми досками. В подвале оказалось очень прохладно и чем-то сильно пахло.

Вдоль стен размещались стеллажи, на которых хранились амфоры с вином. Сосудов было так много, что их невозможно было сосчитать. Октавия с гордостью произнесла:

— У нас вина на тысячу лет хватит. Вон в том углу самое старое, очень качественное, многолетней выдержки.

— А для чего вы выдерживаете вино? Хозяин думает, что будет жить вечно?

— Полегче, любимый. Вино выдерживал еще его отец, а сам он смешивает разные сорта греческого и кипрского. К моему хозяину приходит очень много гостей, и они устраивают шумные пирушки.

Октавия повела меня по проходу, в конце которого находилась приставленная к стене амфора. Я находился так близко к Октавии, что когда она нагнулась, чтобы налить вина в приготовленную заранее бутылку из прозрачного зеленого стекла, то уперлась в меня.

— Это прекрасное вино достойно, чтобы за ним скоротать ночь! — возвестила она и, повернувшись ко мне лицом, стала возбуждающе крутить бедрами.

Меня разозлило, что Октавия всегда оказывается зачинщицей наших любовных игр, и, уже не владея собой, я решил, что в этот раз начну первым. Каким же увлекающимся мальчишкой я был тогда! Схватив Октавию за плечи, я прижал ее лицом к стене и стиснул руками бедра. Октавия не сопротивлялась. Опершись руками о стену, она покорно ждала. Я дунул на пламя светильника, и темнота окутала нас. Прижавшись к Октавии, я почувствовал податливость ее тела, и тогда сорвал с нас одежды. Мы стояли совершенно нагие… Октавия стонала от изнеможения, умоляя разорвать ее на части… О боже!.. Нельзя так долго хранить все это в памяти, но я все помню, хотя прошло уже столько лет…

Утомленные, мы поднялись в комнату Октавии и рухнули на разбросанные по полу подушки, так и не отведав вина. В эту ночь нам хотелось просто спать.

На следующий день я проснулся рано, Октавия еще спала, всем своим видом напоминая о нашем недавнем безумстве. Стараясь не производить шума, я прокрался в библиотеку, взяв с собой торбу из опасения, что Октавия попытается заглянуть в нее, когда проснется. Так же осторожно я приоткрыл окно, в которое тут же брызнул свет, залив все пространство библиотеки. Расчистив место на полу, я углубился в чтение священных книг и комментариев к ним хозяина дома.

Когда я возвращал книги на полку, мой взгляд задержался на большом фолианте под названием «Письма и заметки о древних философах Александрии». Многие тексты этой книги, написанные известными авторами, были мне знакомы, но показались очень необычными, ведь об их авторах во времена учебы в Ахмиме я ничего не слышал. С фолиантом в руках я вернулся на облюбованное место на полу и принялся читать те тексты, которые показались мне наиболее занимательными, особенно заметки, автором которых назывался неведомый мне древний философ Гегесий {45} 45 Гегесий Киренский (ок. 320 — ок. 280 до н. э.) — древнегреческий философ, представитель школы Киренаиков, ученик Аристиппа. Написал книгу «Смерть посредством голодания», в которой проповедовалось самоуморение голодом. Гегесий, преподававший свое учение в Александрии во времена Птолемея, так красноречиво доказывал бедственность жизни и утешительность смерти, что его прозвали «Подстрекающий к смерти», и Птолемей запретил его чтения, а сама книга была сожжена. , воспевающий самоубийство! Не успел я отметить некоторые места, чтобы перенести их на свиток, как с испуганным, почти пожелтевшим лицом в комнату вбежала Октавия. Пряди ее пышных каштановых волос спутались, молочно-белая грудь тяжело вздымалась.

— Ты здесь, а я подумала, что… Зачем ты взял торбу?

— Тебя это напугало? В ней у меня книги, а здесь я увидел одну копию, более древнюю и полную, чем моя. Захотел исправить.

— Любимый, прошу, не терзай меня, не исчезай неожиданно… Я так переживала, что чуть не умерла… Пойдем в комнату, пойдем, любимый.

Октавия бросилась ко мне, трогательно, как ребенок, увидевший отца после долгой разлуки. Ее нагота совсем не возбуждала меня, я чувствовал лишь бесконечную нежность. С любовью, лишенной и намека на распалявшую нас прошлой ночью страсть, я по-отечески прижал ее к себе и приласкал. Вдыхая аромат ее волос, я был почти уверен, что эта женщина по-настоящему любит меня, даже сильнее, чем моя мать… Интересно, ненавидела ли меня мать так же, как отца? И любила ли она этого мужлана — своего нового мужа? Я чувствовал слезы Октавии на своей груди, и мое сердце переполнялось любовной мукой. Я еще крепче прижал ее к себе, нежно поглаживая, и она затихла. Мог ли я тогда проникнуться к ней еще больше? Кто знает… Да и какое это сейчас имеет значение? В любом случае чем больше мы обольщаемся, тем больше верим…