Юсуф Зейдан - Азазель

— Ты, отец мой, как никто понимаешь, что у меня внутри, и можешь прочувствовать это… Признаюсь, слова этого каппадокийского монаха смутили меня и заставили задуматься над таким противоречием: если действительно наша вера покоится на искуплении и любви, как могло произойти то, что во имя Мессии случилось в Александрии?

— Гипа, произошедшее в Александрии к вере не имеет никакого отношения… Первая кровь, пролившаяся в этом городе после окончания эпохи языческих гонений на наших единоверцев, была христианской кровью, пролитой самими христианами! Полвека назад александрийцы казнили своего епископа Георгия из-за того, что он разделял некоторые воззрения Ария. Убийство во имя веры не вызывается верой! Феофил наследовал мирскую власть, а после него ее унаследовал сын его брата Кирилл. Не нужно смешивать эти понятия, сын мой. Люди власти не являются последователями веры… Они — дети мирской жестокости, а не Божественной любви.

— Но господин мой, я встречал в александрийской церкви одного монаха, который участвовал в убийстве епископа Георгия Каппадокийского.

Нестория задело мое замечание, но и он сразил меня, когда произнес фразу, которую я часто повторял сам себе…

— Тот, кого ты встретил там, — не монах, — грустно сказал Несторий. — Монахи не участвуют в убийствах, они миролюбивые люди, как и все апостолы, святые и мученики!

С появлением Нестория мое пребывание в Иерусалиме стало светлее и насыщеннее, я перестал чувствовать себя чужаком. Мы часто встречались в церкви, в моей келье, в епископской резиденции, где он остановился. Его присутствие, как солнечный свет, согревало мой внутренний мир и разгоняло печали, думать о которых я совсем перестал, а они перестали донимать меня. Но однажды, спустя дней двадцать, Несторий сообщил, что дороги в Антиохию и Эдессу стали безопасными и пришла пора возвращаться домой. Ночи напролет я переживал это известие, а в день отъезда епископа и его окружения, проснувшись пораньше, уже с первыми лучами солнца оказался у ворот резиденции. Площадь перед ней была запружена повозками, и все занимались подготовкой к отъезду. А я уже представлял, насколько унылым станет мое пребывание здесь без этих людей.

В отдалении, снуя меж собиравшимися, суетился Несторий, всем своим видом выказывая озабоченность. Одному он отдавал указания, другому что-то объяснял, и все его слушались. Он явно пользовался большим уважением. Увидев меня, Несторий посветлел лицом и направился в мою сторону. Мы отошли к стене большого странноприимного дома.

— Почему бы тебе не поехать с нами в Антиохию? — спросил Несторий, не переставая внимательно следить за сборами. — А можешь присоединиться позднее, отправившись с первым же караваном.

— Антиохия, отец мой, — город большой и шумный. Я вряд ли смогу жить в таком. У меня одна цель: провести остаток своих дней в покое.

— О чем ты? Тебе всего тридцать!

— Разве тридцать? А я думал — триста.

Несторий рассмеялся, отчего лицо его просветлело еще больше, и с искренним участием поинтересовался, собираюсь ли я закончить свою жизнь в монашеском одиночестве или останусь практикующим врачом.

— А может, — сыронизировал он, — ты предпочтешь стать священником в наших краях?.. Если в один прекрасный день решишься на это, монашество придется оставить. Я подыщу тебе хорошую правоверную жену, которая нарожает тебе много маленьких египтян.

— Господин мой, я же говорю, что хочу жить в мире, а ты предлагаешь мне брак!

Несторий вновь рассмеялся, показывая ровные белые зубы. Поправив клобук, он спросил, нравится ли мне Иерусалим. В ответ я лишь развел руками, как бы говоря, что ничего другого у меня нет. На это Несторий заметил, что если я действительно мечтаю о покое, то, может быть, мне стоит поселиться в каком-нибудь монастыре. И добавил:

— Не буду тебе описывать, какова жизнь в монастыре, ибо именно вы, египтяне, изобрели и монашество, и монастырскую жизнь, возродив существовавшие у вас еще в древности обычаи.

В тот день Несторий поведал мне, что к северу от Алеппо располагается монастырь, находящийся в ведении Антиохийской церкви. Это одно из самых тихих и прекрасных мест на земле. Он спросил, не хотел бы я обосноваться там, и я, не задумываясь, ответил:

— Да, отец мой, хотел бы. Мне уже изрядно надоела местная жизнь, да и в Иерусалиме меня мало что будет удерживать после твоего отъезда.

Затребовав перо и чернильницу, Несторий достал из кармана небольшой клочок выбеленной кожи, на обеих сторонах которого набросал несколько строк, пояснив, что это письмо настоятелю монастыря, которое обеспечит мне достойный прием. Он объяснил, как найти это место, и с воодушевлением отозвался о замечательной атмосфере, царившей там. По словам Нестория выходило, что от монастыря до Антиохии не более одного дня пути, так что я мог бы навещать его в епископате когда пожелаю. А он заглядывал бы ко мне во время многочисленных поездок по городам и монастырям.

— В этом монастыре, — сказал он, — будет намного спокойнее и безопаснее, чем в Иерусалиме, со всех сторон окруженном пустыней, и к тому же вдали от столицы империи… — Несторий немного помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил: — Возможно, я сам скоро переберусь поближе к Константинополю. Тамошний епископ болен, и мне предлагают занять епископскую кафедру после него. Ты знаешь, столичный епископат не менее значим, чем папская кафедра в Риме. Быть может, мое назначение на эту должность окажется полезным для последователей нашей веры.

— Конечно, окажется, по воле Господа, отец мой, и с его благословения.

— Все в руках Божьих… А теперь я вынужден попрощаться с тобой, Гипа. Надеюсь все же, что мы еще встретимся. Не тяни с переездом в монастырь.

Караван тронулся, и мою грудь наполнила печаль. Я пошел следом до южных ворот Иерусалима, называвшихся Сионскими. Выйдя из города, караван повернул на запад и направился вдоль морского побережья в сторону Антиохии. Когда караван скрылся из виду, мне стало как-то тревожно, грустно и одиноко. Быстрым шагом я вернулся в келью с твердым намерением перебраться в монастырь в самое ближайшее время. Две недели я был занят приготовлениями к отъезду. Учитывая опыт моих прежних походов и странствий, я решил отправиться в Алеппо с торговым караваном, полагая, что такое путешествие окажется менее затруднительным и более безопасным. Большинство караванщиков — арабские купцы. Их язык я понимал с трудом, но, признаться честно, никогда не горел желанием учить его. Единственное, что меня вдохновило бы на его изучение, это литература, но арабский язык, хоть и близок к сирийскому, не имеет письменной формы. Говорящие на этом языке не придерживаются какой-либо одной веры: среди них есть и евреи, и христиане, и язычники. В самом сердце бесплодного полуострова стоят их каменные идолы, вокруг которых они, обнаженные, водят ритуальные хороводы. Говорят, что арабы — потомки Исмаила и упоминаются в Торе, но я этому не верю. Те из них, кто приобщился к христианству, относятся к епархии этого пустынного полуострова, именуемого Аравийским. Этот народ отличает воинственность и склонность к торговле и плутовству.