Борис Васильев - Ольга, королева русов. Вещий Олег

– Благодарю, великая княгиня. – Асмус чуть выдвинул меч из ножен и поцеловал лезвие. – До скончания веков.

– Не знаю, почему я верю тебе, Асмус, – озабоченно сказала Ольга и вздохнула. – Может быть, ты обладаешь даром кудесников внушать веру в себя, может быть, ты и впрямь беспредельно искренен и честен пред богами и людьми, а может быть, у меня просто не осталось тех, кому можно доверять до конца. Не знаю, но я верю тебе.

И опять византиец лишь молча поклонился. Со двора вдруг донесся тяжелый грохот мечей.

– Сюда скачет князь Игорь, – быстро проговорила Ольга. – Я спрячу тебя в своих покоях. Сиди тихо, но, если мой супруг ударит меня, ты выйдешь и убьешь его на месте.

– Я убью его, великая княгиня, – хрипло от перехватившего вдруг горло удушья сказал Асмус. – Клянусь всем святым…

Этот невольный, ненаигранный, внезапный хрип из-за спазма в перехваченном от волнения горле убедил великую княгиню в искренности Асмуса больше всех самых торжественных клятв. И она искренне ответила:

– Верю!…

Раздались грохот мечей, бивших в щиты, собачий лай, и в покои заглянул встревоженный сын боярский:

– Всадники, великая княгиня!

– Дружину не пускать в усадьбу Пустить только великого князя с отроками. Собак убрать.

– Будет исполнено, великая княгиня. Боярский сын скрылся за дверью. Ольга в упор посмотрела на Асмуса. В самые зрачки.

– Настал твой час.

Она спрятала его за занавесью н личном покое. Шепнула на прощанье:

– Когда крикну: «Ко мне, дворяне!» – ты выскочишь и меч – в Игоря.

– Я понял тебя, королева русов.

– Меч обнажи заранее, пока их нет.

Со двора донеслись шум, крики. Ольге показалось даже, что она расслышала тяжелый звон скрестившихся мечей. Но потом все смолкло, успокоилось, и уже в доме тупо застучали торопливые мужские шаги.

Как выяснилось позднее, стража строго выполнила наказ великой княгини не пропускать за ворота дружинников. И не пускала вопреки их требовательным крикам, и обе стороны уже схватились за мечи, уже самые нетерпеливые начали схватку, однако Ки-сан, вопреки обыкновению сопровождавший на сей раз Игоря, прекратил начинавшийся бой. И убедил Игоря исполнить все требования княгини Ольги. Поэтому дружина осталась за воротами, в саму усадьбу пропустили только Игоря и Кисана с отроками, и дело закончилось миром.

В покои Ольги князь Игорь вошел не один, как полагалось бы заходить к супруге. Он буквально гнал перед собою безъязыкого истукана, несколько напуганного таким неожиданным оборотом дела, а за ними с явно недовольным лицом (хотя выражение этого лица всегда было творожно-кисловатым) следовал Кисан.

В таком порядке они и ввалились. Безъязыкий остался у входа, Кисан, поклонившись великой княгине с невиданным ею прежде почтением, отошел к занавеси, за которой был спрятан Асмус, а великий князь стал бегать по палате, захлебываясь собственной речью, но не прерываясь ни на секунду:

– Я знаю, знаю, знаю! Все знаю, все понимаю, все вижу отчетливо я собирал зернышки истины, как голодные смердь собирают колоски с убранного господского поля И я собрал. Собрал целый сноп!… Я отмолотил его, провеял зерно, отделив его от половы, и мне осталось т олько смолоть муку. И я испеку первый блин!…

Ольга хотела было заметить, что первый блин – всегда комом. Но тут ярко вспыхнул один из четырех факелов, освещавших личный покой княгини. Вспышка света озарила полумрак, Ольга внезапно встретилась со взглядом Кисана, и готовые сорваться с языка слова рассыпались, как горох.

У Кисана всегда был тусклый, словно погасший взор, но зеликой княгине постоянно где-то в глубине его глаз, будто под серым пеплом, чудились красноватые, тлеющие уголья глубоко спрятанного коварства и продуманной хитрости. Однако сейчас, при столкновении их взглядов в упор, она вдруг увидела насмешливый, даже злой отблеск издевки. Кисан тотчас же задернул живую искорку мертвой пеленой привычной тусклости, но огонек этот был. Был! Ольга видела его отчетливо и ясно. И настолько была поражена открытием, что на какое-то время оглохла и онемела, так и оставшись с полуоткрытым ртом.

– …время пришло, дочь Олега, навязанная мне в супруги, – продолжал тем временем великий князь. – И если ты признаешься во всем сама, я избавлю тебя от правежа и позора! Я просто наложу на тебя опалу свою и отправлю в ссылку вместе с твоим любовником. От тебя требуется всего лишь…

Ольга с трудом опомнилась, глухо, как в тумане, расслышав упоминание о любовнике. И с опозданием – Игорь уже кричал о чем-то ином, столь же, впрочем, путано и непоследовательно – перебила его весьма резко:

– Любовником?… Ты сказал – любовником, я не ослышалась?… Так назови же прилюдно имя его, великий князь!…

Это была попытка контратаки, отчаянная вылазка из осажденной крепости. В голове ее мелькнуло имя Свенельда, но ей требовалась ясность Она не желала да и не умела сдаваться, а потому должна была убедиться, что ее супруг знает все или ничего. Если он назовет имя своего воеводы, ей остается одно. Крикнуть: «Ко мне, дворяне!…»

Странно, она совершенно не знала Асмуса, но у нее, обычно осторожной, привыкшей обдумывать каждый шаг, ни разу не шевельнулось и тени сомнения, что он может не исполнить собственной клятвы. Эта убежденность в чести порою случайных, доселе существовавших где-то за гранью ее привычного окружения людей досталась ей от отца. Но если у конунга русов эта вера в изначальную честность человека подтверждена была редкой прозорливостью и знанием людей, то у его дочери – безоглядной женской интуицией.

А князь Игорь настолько был поражен ее неожиданным вопросом, что некоторое время беспомощно плямкал губами, не в силах произнести ни звука. Это его разозлило больше, чем слова собственной супруги.

– Хильберт!… – заорал он наконец. – Боярин Хильберт, сын покойного Зигбьерна! Мои отроки повесили его на воротах собственной усадьбы!…

– Напрасно, – сухо сказала княгиня. – Боярин Хильберт был предан Киевскому княжеству, как и его отец.

Ей было искренне жаль молодого Хильберта. Однако дети его спасены, и Ольга тут же дала себе клятву, что воспитает их под своим крылом.

– Киевское княжество – это я! Я!… – кричал князь Игорь. – А он постоянно перечил мне, он позволил себе даже в Думе сомневаться в смерти…

Он оборвал сам себя, сообразив вдруг, что вступает на ненадежную почву. И тут же путано поспешил заговорить о другом, чтобы у присутствующих не застряла в умах его случайная проговорка:

– Ты с Хильбертом приходила к старой колдунье в пещерку! Зачем? Зачем ты ходила к этой старухе, по которой тосковали все пыточные клети и костры Киева? Молчишь? А я знаю. Знаю! Ты взяла у нее отраву, чтобы убить меня! И подсунула мне, да только я не умер, а просто заснул! Помнишь, Кисан, я рассказывал тебе об этом? Ну, как же, как же! Еще какой-то сон…