Борис Васильев - Ольга, королева русов. Вещий Олег

И стремительно вышла из покоев.

Сигурд прилег, когда шаги Нежданы отзвучали в переходах. Рука, укутанная ласковым мехом, согрелась, боль прошла, он вспоминал последние слова своего юного знахаря: «Пока ты не убьешь своего шестого медведя», улыбался, но что-то мешало той тихой покойной радости, которую искала его душа. Он упрямо твердил себе, что это — от боли, только-только покинувшей его, старался привычно отгородиться от чего-то непоправимо страшного и все время вспоминал о матери. О матери и о сестре, но больше — о матери.

А ведь он никогда не думал о ней прежде. Он никогда не представлял, как она выглядела, как говорила, даже как они возвращались в Новгород, — все вытеснил Рюрик. Давно разучившийся улыбаться великий воин, конунг варягов и князь Господина Великого Новгорода. Сигурд прямо из саней был принят в мужское варяжское братство, на следующее утро переодет в богатые одежды и опоясан пока еще детским, но настоящим мечом, одарен слугами, собаками, лошадьми и как-то очень быстро и незаметно стал общим любимцем, баловнем, звонким центром суровой военной общины. Его готовили к боям, учили управляться с конями, и учили лучшие, которых выбирал Рюрик. За двое суток санного пути он не просто переехал из полуземлянки изгнанников в княжеские хоромы — он взлетел в другую жизнь, в которой как-то само собой не оказалось места для воспоминаний ни о матери, ни о сестре, Они выпали из его существования, будто из саней на крутом повороте.

Неждана впервые напомнила ему, что и у него когда-то была своя семья. Отец, мать, сестра. О гибели отца ему сказал Рюрик, но о матери никто никогда не говорил. А Неждана рассказала так, будто видела все сама. И страшные боли в животе, и рвоту, и пену на синих губах — даже странно огромные зрачки. И он вдруг увидел свой собственный детский ужас со стороны, увидел и понял: песьи вишни. Теперь-то, обученный Рюриком, он знал, что случилось тогда, но откуда об этом узнала Неждана? Откуда?

Звон доспехов отвлек его от воспоминаний, он вскочил с ложа. Распахнулась дверь, и вошел конунг Олег в полном боевом снаряжении с мечом у пояса, но без шлема: русый чуб подрагивал на тщательно выбритой голове.

— Как первый день лечения?

— Ты ведь не доверишь мою десницу плохому знахарю, конунг.

Олег улыбнулся, и вновь Сигурд поймал в его серо-голубых глазах отблеск горделивой нежности.

— Я исполняю просьбу Рюрика: иду со стражей, а не с дружиной. Выпьем за мое возвращение, Сигурд. Если ты в нем уверен.

Он сел к столу, и тотчас же гридни внесли наполненные кубки и берестяной свиток. Олег жестом приказал им удалиться, и, пока они пятились к дверям, Сигурд занял место напротив конунга. Олег взял свиток, повертел его в руках, поднял голову, в упор глядя на Сигурда.

— От моего возвращения зависит жизнь княжича Игоря, Сигурд. Ни ты, ни кто иной не знают туда дороги.

— Ты вернешься целым и невредимым, конунг.

Олег протянул вываренную в золе бересту через стол:

— Напиши Рюрику, где я спрятал его змееныша.

— Я знаю только глаголицу.

— Которой тебя обучил Рюрик?

Сигурд молча достал нож, концом его старательно вырезал несколько слов, протянул свиток Олегу.

— «Конунг и князь твой сын и мой повелитель княжич Игорь спрятан на острове путь через болота знает только конунг Олег охрана надежна Сигурд», — вслух прочитал Олег. — Лишних слов ты не тратишь, но каждое бьет, куда надо. Кто провел тебя к Игорю? Рюриковы берсерки?

— Да.

— Где их зимовье?

Сигурд молчал. Олег улыбнулся:

— Между нами не должно быть тайн, Сигурд. Между нами — жизнь Игоря.

— На Ловати, — неохотно, приглушенным голосом сказал Сигурд и опустил голову. — Ты прикажешь убить их, но ведь они — люди Рюрика.

— Теперь я — твой конунг. А что решает конунг, не тебе знать, даже если ты и первый среди моих бояр. — Олег сказал это весомо и строго, но тут же улыбнулся и поднял кубок. — Пожелай мне, боярин, доброй дороги в берлогу матерого зверя.

— Доброй дороги и счастливого возвращения, конунг Олег.

С глухим звоном столкнулись тяжелые кубки, до краев наполненные густым вином. Оба осушили их до дна, как того требовал обычай русов, и согласно опустили на стол.

— Позволь спросить тебя, конунг. Мне известно, что мой отец Трувор Белоголовый и тридцать шесть его воев пали в битве. А что известно тебе об этой битве?

— О битве знает только тот, кто в ней участвовал.

— Но князь Рюрик говорил, что погибли все. Отец и тридцать шесть дружинников.

— А вдруг тридцать пять, а не тридцать шесть? Вдруг Рюрик просчитался?

Не дав Сигурду опомниться, Олег взял берестяной свиток и быстро вышел из покоев.

Мысль, что он где-то просчитался, что сам угодил в сети, которые готовил другим, не давала Рюрику ни сна, ни покоя. Теперь вечерами он пил полный кубок волшебного напитка берсерков, чтобы уснуть и забыться, но засыпал только к утру, тяжелым сном спал до сумерек и просыпался с ломотой во всем теле и внезапными судорогами, от которых корчило и подбрасывало на ложе. Заставлял себя пить молоко, чтобы поскорее вывести отраву, а к ночи снова тянулся к полному кубку, хотя понимал, что пора остановиться, пока еще есть силы и воля, пока он осознает, чем грозит ему это питье. Но был уверен, что остановится, что отмучается два-три дня, что станет прежним, не утратив хитрости и прозорливости, когда это понадобится. А понадобится — к приезду Олега, о котором его загодя известят.

Сеть легко порвать, когда видишь ее узлы и нити, а он только ощущал ее, но не видел ни в тяжком полусне, ни в муторной полуяви. В молодые годы он обладал звериным чувством опасности: легко уходил от удара меча, вовремя разил сам, слышал полет стрелы задолго до ее прилета и всегда успевал упасть на землю. А теперь все становилось неосязаемым, он не улавливал ни, концов, ни начал, путал следствия и причины и бессильно и яростно трясся изнутри, трясся и дрожал и не мог унять эту дрожь. Запоздавшее осознание того, что он навсегда потерял Сигурда, что отдал в заложники русам единственного сына, наследника, последнюю свою надежду, мешало ему понять что-то очень важное, что-то решающее. Это рождало в нем яростное берсеркское неистовство, мешающее разглядеть друзей и толкающее искать врагов. И по ночам он просеивал сквозь сито ненависти этих врагов, пока не утвердился в мысли, что враг, самый главный его враг — Олег. Конунг русов. Заставить, любыми пытками заставить Олега вернуть Игоря и Сигурда, а уж потом решать все заново. Нет, не убивать, ни в коем случае не убивать: сломать. Сломать волю, подчинить себе и уж тогда… Только бы Клест не перестарался, как с той русинкой… или все-таки славянкой Забавой?… Уж который раз снится ему пыточная клеть, а он, Рюрик, конунг и князь, так и не может понять, кого же все-таки затерзал его полубезумный кат.