Наталья Павлищева - Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом

— Князь, что ты? Ну, перепутали невесту, невелика беда.

Князь обернулся. Его глаза горели бешенством, губы дрожали:

— Перепутали?! Нет, он не перепутал! Я Предславу сватал, понимаешь, Предславу!

— Да угомонись ты, — даже растерялся боярин. — Я согласен взять Феофано, согласен. Девушка не виновата, что некрасива, с лица воды не пить…

Ярослав снова резко отвернулся к Волхову, глаза сузились.

— Не в ней дело! Пусть себе. Да только я свою сестру сюда хотел, понимаешь? А теперь он Предславу куда? Подальше от Киева и Новгорода, к печенегам куда-нибудь?

Остромир даже испугался такой мысли:

— Ты что говоришь, князь? Она же христианка, какие печенеги?!

Ярослав обреченно махнул рукой, устало вздохнул:

— Ну, значит, совсем в девках останется. Будет в Киеве держать, чтоб я туда душой рвался, а поделать ничего не мог!

Только тут Остромир понял, почему так бесится Ярослав. Он хотел привезти в Новгород единственного дорогого в Киеве человека — сестру Предславу, устроив заодно и ее жизнь. Отец решил по-другому: отправил вместо нее младшую дочь, лишив Ярослава надежды даже видеть любимую сестру. Ярослав такого не простит, или Остромир плохо знает новгородского князя.

— Ярослав, у меня подрастает сын Вышата. На следующий год за него сосватаем.

— Не отдаст! — отрезал князь. Остромир вздохнул, правильно… Он заметил, что Ярослав не зовет князя Владимира ни по имени, ни просто отцом, ни даже князем, просто говорит «он». Ой-ой, не было бы лихо…

— А Предслава и правда красавица…, — вдруг почти мечтательно произнес князь. — Ты Рогнеду видел?

Остромир кивнул:

— Только в монастыре. Но все равно хороша.

— Предслава в нее. Только губы отцовские.

Вспомнив яркие, чувственные губы князя Владимира, боярин покачал головой — да уж, дочери досталось все лучшее от ее родителей. Чего бы ни взять и Феофано от князя хоть чуть?

С печенегами ни войны, ни мира. Одно слово — степняки, с одним договоришься, другой налезает, этого усмиришь, третий тут как тут… И разбить невозможно, не станешь же, бросив Киев, гоняться за каждым по степи. Пока он будет воевать с набежниками в одном месте, другие Русь порушат в другом. Князь никогда не забудет сидения вместе с бабкой княгиней Ольгой и братьями Ярополком и Олегом за киевскими стенами, когда печенеги осадили город, пока князь Святослав не примчался выручать своих родных. Это было и страшно и обидно. Еще тогда ломали голову, что делать, чтобы защититься от таких набегов. Русичей издревле степняки мучили, ведь Змиевы валы в глубокой древности копаны. Только валы не защита, потому как давно осыпались и пройти их нетрудно.

Что тогда защита? Анна отвечала:

— Молитва, вознесенная к Богу от души.

Князь верил и не верил. Разве не от души молили о помощи жители тех весей, какие заживо сжигали, или те, чьи родные угнаны в неволю? Разве не от души молил о помощи сам князь? Нет, не до русичей Богу видно… Самим защищаться надо. Не с одной молитвой против набежников вставать, а с мечом да за хорошей стеной. И чтоб не дни пути от града до града, а один у другого на виду, чтоб костер, зажженный на одной стене, увидели на другой, чтоб не вестники несли сообщение о нападении Степи, а вот такие костры.

Эта мысль пришла князю Владимиру еще тогда, в северских землях, когда стоял перед сожженной и вырезанной весью, клянясь поставить щит для земель русских.

Когда силу набрал, принялся обновлять Змиевы валы, ставить грады по всей границе со Степью, населять их воями со всей Руси. Теперь уже не одни поляне да северяне от печенегов городились, но и новгородцы, и древляне, и радимичи, и вятичи, и даже дальние новгородцы, весь, чудь… Крепости вырастали на славу, таким любой позавидует. Ставили их по Трубежу и Стугне, по Остру и Суле… Располагали так, чтобы со стены одной был виден огонь, разведенный на другой. Сигнальные костры быстрее всяких гонцов сообщали о приближении степняков. В Киеве по дыму над Витичевской башне понимали, что печенеги переходят витичевский брод. Конечно, не всегда спасали и такие крепости, им самим иногда приходилось туго. Князь едва не погиб под Василевом, смог спрятаться под мостом, когда дружина была посечена, тем и спасся. А Белгород, выдерживавший долгую осаду печенегов, когда Владимир с дружиной ушел в Новгород, перехитрил печенегов, заставив их уйти прочь. Белгородцы наварили из остатков зерна кисель и слили его в колодец. Позвав к себе печенежских послов, показали им якобы чудесный колодец, который сам дает людям пропитание, таких не взять измором. Печенеги поверили, что у русичей в колодцах кисель и сыто, снялись и ушли, чего же сидеть зря? Но степняки все равно налезали на русские города, жгли, уводили людей в полон. И мольбы мало помогали против печенежских мечей.

Князь запретил покупать у степняков лошадей, это сильно разозлило печенежских князей, ведь они растили коней во многом для торговли с русичами. Хотя все чаще правый и левый берега Днепра вели себя по-разному, правобережные печенеги готовы жить мирно, но все равно приходилось ночами стоять в дозорах на стенах крепостей по границе Руси и Степи. И казалось, что так будет продолжаться вечно, всегда враждовала Степь с Русью, всегда и будет враждовать.

Прошло несколько лет. За это время сильно изменился Туровский князь Святополк, повзрослел. Стал разумным правителем, деятельным, толковым. Кто горланил против него — прикусил язык, кто смеялся — примолк. Турово-Пинское княжество встало на ноги. В семье Святополка тоже лад, князь сумел простить жене измену. Только вот прежней любви уже нет, словно спала с глаз пелена, осознал Святополк, что не по зову сердца пошла за него красавица Марина и не по душе жила рядом. Но она блюла честь, и муж не возражал. Даже Рейнберна позволил держать рядом, между супругами точно уговор какой. Епископ не упускал случая, чтобы не завести разговор о предпочтении римской церкви перед всеми остальными, осторожно, исподволь склоняя князя к мысли о необходимости перейти в лоно его церкви. Сначала Святополк попросту отмахивался, он хотя и был крещен, но в душе оставался преданным дедовской вере, в князе причудливо сочетались вера в Христа и Перуна одновременно. Однажды колобжегский священник даже перекрестился, говоря о князе:

— Уж лучше, спаси господи, был бы поганым до конца, тогда хоть можно крестить. А то ведь как отцов имеет двоих, так и вера половинная!

Княгиня Марина в ответ на такую речь вздрогнула: ее больше всего волновало, не грешно ли жить с таким?

Рейнберн усмехнулся:

— А ты живешь?

Замечание вызвало краску на щеках женщины, но она упрямо поджала губы: чего ее укорять, если без приязни замуж выдали!