Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Лето сменилось осенью, а христианская коалиция между тем медленно, но верно обретала очертания — невыносимо медленно, на взгляд жителей Вены, которые остались без всякой связи с внешним миром, императорским двором и армией. Однако чем дальше, тем очевиднее становилась странная нерешительность великого визиря. Внешние стены были пробиты, внутренние готовы рухнуть — казалось, теперь самое время предпринять решительный штурм, который османская армия обычно начинала, как только в стене появлялась первая брешь: сотни отчаянных храбрецов сломя голову бросались вперед, изматывали силы защитников крепости, — а затем по их мертвым телам шли в бой свежие регулярные части. Сейчас ничего подобного не происходило — лишь изо дня в день продолжалось неторопливое, методичное рытье траншей и минирование.

Впоследствии многие осуждали Кара-Мустафу за неуместную медлительность. Возможно, дело в том, что он был чересчур уверен в победе; говорят, что он не поверил сообщениям о встрече герцога Лотарингского и польского короля, войска которых находились всего в нескольких днях пути от Вены. Если бы Кара-Мустафа был более талантливым военачальником, или если бы Штаремберг не был таким энергичным и предусмотрительным, а Собесский — таким благородным и верным слову, или если бы французы более убедительно бряцали оружием на Рейне, чтобы испугать немецких курфюрстов, — Вена стала бы османским плацдармом для дальнейшей экспансии в Центральной Европе. Увидев османский лагерь, польский король написал: «Полководец, который не позаботился ни о том, чтобы его войска окопались, ни о том, чтобы сосредоточить свои силы, а вместо этого сидит в незащищенном лагере, как будто мы находимся в сотнях миль от него, обречен на поражение».

Великий визирь, похоже, не сомневался, что Вена вот-вот сдастся. Город, взятый штурмом, согласно исламскому праву, подлежал трехдневному грабежу, и только потом в дело вступали власти — чтобы завладеть одними лишь руинами. А вот город, который сдался, переходил в нетронутом виде в собственность государства — и великий визирь, несомненно, надеялся, что ему удастся преподнести султану Вену со всеми ее богатствами. Тем временем, однако, союзники австрийцев подходили все ближе — что поставило беднягу императора перед новым непростым выбором. Следует ли ему встать во главе армии? Или, может быть, лучше не смешиваться со всеми этими вояками и оставаться на подобающем императору отдалении от простых смертных? Как всегда, будучи не в силах принять то или иное решение, Леопольд избрал нечто среднее и в результате застрял на Дунае, на полпути между Веной и своей новой резиденцией в Пассау. Но это уже не имело никакого значения: немецкие армии его обогнали. В начале сентября они начали занимать высоты к северу и к западу от города, с которых солдаты-христиане могли наблюдать одновременно шпили венских соборов и роскошные шатры турецкого лагеря.

4 сентября взрыв мины пробил огромную брешь во внутренней стене, которая начала обваливаться целыми секциями. На проломы обрушились запоздалые атаки, все более и более ожесточенные, — однако горожане сопротивлялись с неменьшим ожесточением и сумели за ночь залатать стены, хотя тяготы долгой осады уже начали сказываться на них. Мясо в городе кончилось, овощей оставалось совсем чуть-чуть; многим семьям пришлось перейти на ослятину и кошатину. Старики и слабые начали умирать, на немощеные улицы шагнули болезни. Заболел даже комендант Штаремберг.

Кара-Мустафе ни за что не следовало практически без боя уступать холмы, окружавшие его лагерь, а кроме того, он должен был отрядить часть своих саперов рыть вокруг лагеря окопы, чтобы задержать кавалерийскую атаку противника и дать укрытие своим собственным мушкетерам. Возможно, он полагался на естественную неровность местности, тут и там изрезанной впадинами, лощинами и ложбинами.

В ночь на 11 сентября немцы заняли позиции к северу от города; Дунай был у них по левую руку. Утром началась битва. Немецкая пехота двинулась вперед, с одного холма на другой. Координация между частями была налажена плохо. Целый отряд мог на несколько часов исчезнуть в какой-нибудь лощине; пехота безнадежно перемешалась с кавалерией.

Турки оказали неподготовленное, но яростное сопротивление, и битва продолжалась до полудня. Затем наступило некоторое затишье, вызванное отчасти тем, что немцы ожидали прибытия польской армии. В час дня на правом фланге христианского войска раздались ликующие крики: немцы увидели, как на равнину сквозь узкий проход между холмами проникают поляки.

Между командующими христиан состоялось короткое совещание о том, следует ли продолжать битву в этот день — и все высказались за продолжение. «Я человек немолодой, — заявил один саксонский военачальник, — и желаю провести эту ночь в Вене на мягкой постели».

Его желание осуществилось. Турецкий лагерь не выдержал внезапной атаки. Кара-Мустафа бежал, унося с собой большую часть походной казны и священное знамя Пророка. Несчастные саперы, оставшиеся в туннелях и окопах, подверглись нападению с тыла. Польская армия во главе с Яном Собесским ворвалась в турецкий лагерь, опередив безуспешно пытавшиеся нагнать их немецкие части, и захватила большую часть трофеев того дня. Никогда еще османская армия не бросала свой лагерь столь поспешно.

Турок гнали вниз по Дунаю до самого Белграда. Впервые в истории Османская империя была вынуждена уступить христианам значительные территории. Кара-Мустафа, по всей видимости, надеялся успеть застать своего повелителя в Белграде, чтобы лично объяснить ему причины разгрома, — так что известие о том, что султан Мехмед отбыл в Эдирне, стало для него жестоким ударом. Пытаясь свалить на других вину за поражение, великий визирь казнил десятки своих собственных офицеров, но несколько недель спустя из Эдирне прибыл посланник султана. Кара-Мустафа не стал читать привезенную им бумагу. «Я должен умереть?» — спросил он. «Именно так», — был ответ. «Значит, так тому и быть», — сказал Кара-Мустафа и вымыл руки, после чего подставил шею под удавку палача.

Голова бывшего великого визиря, как того требовал обычай, была доставлена султану в бархатном мешке.

На семействе Кёпрюлю, впрочем, этот позор никак не сказался, и пост великого визиря принадлежал впоследствии еще нескольким его представителям. Второй из них, Амджазаде Хусейн-паша, умер в 1703 году, одолеваемый болезнями и горестями. Будучи у власти, он отменил излишние налоги, сильно сократил как штат дворцовых слуг, так и личный состав находящихся на жалованье янычар, а также провел ревизию списков тимариотов на предмет исключения из них людей, не состоящих на службе в регулярной армии. В результате ему удалось остановить инфляцию, однако враги, возглавляемые самим великим муфтием, вынудили его уйти в отставку.