Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Черногорцы, жившие в тех самых окрестных горах, сохраняли широкую автономию на протяжении многих столетий, подчиняясь турецким властям на нижних склонах и с легкостью игнорируя их ближе к вершинам. «Мы увидели, что во вражеской армии так много солдат, — докладывали черногорские разведчики в 1711 году, — что, если бы мы все втроем были из соли, нас не хватило бы, чтобы посолить их похлебку. Однако все они — одноногие и однорукие калеки». Никто не мог завоевать Черногорию, поскольку с маленькой армией сделать это было просто невозможно, а для большой в этой местности не нашлось бы достаточно провианта. Черногорские мужчины стреляли в неприятеля из-за скал из карабинов почти что трехметровой длины, женщины устраивали камнепады, а дети таскали боеприпасы и стреляли из рогаток. По сравнению с ними турки казались неповоротливыми, а албанцы — изнеженными; все они были под два метра ростом и невероятно красивы, и самым страшным оскорблением для них было сказать: «Знаю я, из какой ты семьи: все твои предки умерли в своей постели!» В 1516 году, когда скончался их последний князь, черногорцы поручили власть над страной епископу Вавиле — отчасти потому, что он был благочестив и мудр, отчасти же из-за того, что он славился как прекрасный воин. Преданность черногорцев православию не знала границ, и в XVIII веке они были более чем любой другой балканский народ склонны прислушиваться к обещаниям русских агентов; возможно, дело было еще и в жадности до новостей, вполне объяснимой для жителей страны, настолько оторванной от мира. В 1493 году, когда из Венеции в Черногорию привезли кириллический печатный станок, здесь была открыта первая в славянском мире типография — всего лишь через двадцать лет после типографии английского первопечатника Кэкстона, однако вскоре свинцовые литеры переплавили на пули. Похожий на казарму дворец, построенный черногорцами для своего князя в 1830 году, называется Бильярда — в честь бильярдного стола, который князь, он же епископ и поэт, доставил на место на мулах. В конце XVIII века местные жители были настолько привержены всему русскому, что на время сместили своего князя-епископа и передали власть малорослому авантюристу, который убедил их, что он — не кто иной, как царь Петр III, чудесным образом спасшийся муж Екатерины Великой, явившийся возглавить решительную битву против магометанского суеверия. В 1766 году он был провозглашен князем под именем Стефан Малый. Русским эта ситуация была приятна не более чем туркам, так что все вздохнули с облегчением, когда семь лет спустя Порте удалось устранить его, подослав убийцу-грека. За этим единственным исключением до 1851 года Черногорией продолжали править духовные владыки — вначале их избирали, а потом возникла своеобразная династия, в которой власть передавалась от дяди к племяннику, поскольку у православных иерархов, дававших обет безбрачия, своих детей не было. Последний представитель этой династии Данило II отрекся от сана и женился; позже его убили.

По крайней мере до 70-х годов XX века в городке Улцинь жили чернокожие черногорцы, потомки рабов, привезенных сюда в XVI веке, — что неудивительно, поскольку до самого конца номинальной власти Османской империи над Черногорией, то есть до 1878 года, Улцинь был логовом марокканских, албанских, турецких и сербских пиратов.

Евреям придавало силы ощущение своей избранности и чувство утраты. Перебравшись в начале XVI века из Испании в Салоники, они построили синагоги, названные в честь Кастилии и Каталонии, Арагона, Толедо и Кордовы; те, кому удалось спасти свое богатство, как, например, сеньору дону Бенвенисте, сыну испанского министра финансов, основали школы, библиотеки и академии, где обучали астрономии, математике и философии, а также типографии, печатавшие философские и теологические трактаты. Их кухня, их величавая манера держать себя, сияющая чистота их одежды и традиционный зачин всех историй о прошлом — «Era'n buenos d'un rey» («Это было в славные дни короля»), — все выдавало их испанское происхождение. Один испанский сенатор, посетивший Салоники в 1904 году, был по-детски рад не только тому, что может, оказывается, преспокойно объясняться на улице на родном языке, но и вообще тому, что чувствует себя совсем как дома.

Впрочем, к тому времени золотой век Салоник давно миновал. Любопытно, что упадок здесь наступил тогда же, когда и в самой Испании. Нечто схожее было в судьбе этих двух империй, Испанской и Османской, чья борьба за власть над Средиземноморьем и Центральной Европой в XVI веке казалась современникам столь судьбоносной, а их потомкам столетие спустя — столь малозначимой. Обе империи пошли в рост в одно и то же время, обе казались несокрушимыми — и обе начали путь под гору в XVII веке, становясь все более спесивыми, слабыми и ограниченными. Между двумя гигантами, словно карлик-рефери, была зажата Венеция, золотой век которой закончился тогда же, когда главные действующие лица XVI века уступили место тем, кто раньше был не более чем зрителем. Если у современной эпохи и есть определенная дата отсчета, то это тот момент, когда политические колоссы Возрождения сошли со сцены: когда погибла Великая Армада, планы османов в Персии и Европе потерпели крах, а Венеция превратилась в захолустное государство, не рискующее пуститься в атлантическую авантюру.

Такая же судьба постигла и евреев. Когда османы взяли Крит и наконец изгнали венецианцев из своих морей, торговля с Венецией, от которой евреи получали немалые барыши, прекратилась. К тому времени за долгие годы, проведенные под османской властью, община во многом лишилась своей былой утонченности. Да, после бегства из Испании евреи пережили несколько ярких десятилетий, когда их роль как банкиров, торговцев и посредников была очень важна, но потом они разочаровались в Османской империи. Некоторые из них начали перебираться в динамично развивающиеся страны вроде Голландии и Англии (в 1660 году в Салониках проживало сорок тысяч евреев, а тридцатью годами позже — около двенадцати тысяч). Община беднела и становилась все более замкнутой.

Однако биение жизни в ней не замирало: то разгорались страсти, вызванные ожиданием скорого прихода Мессии, то вспыхивали теологические споры между раввинами, сеявшие вражду среди их сторонников. По всей Европе верили, что 1666 год станет поворотным моментом в истории евреев: избранный народ вернется в Землю обетованную. В 1654 году некто Шабтай Цви, сын торговца из Смирны, прибыл в Салоники и объявил себя Мессией. Взволнованная община приняла его с распростертыми объятиями: последовало две недели беспрерывных пиров и шествий, в которых, захваченные лихорадочной атмосферой всеобщего ликования, участвовали и евреи, и христиане, а Мессия пел песни о любви и плясал, прижимая к себе свитки Торы. Нашлись, впрочем, в Салониках и более рассудительные люди, организовавшие изгнание Шабтая. В 1661 году он объявился в Каире, где жил, ни в чем себе не отказывая, на деньги одного правительственного чиновника, который устроил его свадьбу с Сарой, еврейкой, чьи родители были убиты казаками Хмельницкого, когда ей было шесть лет. Она выросла в женском монастыре, откуда бежала в Амстердам, а оттуда перебралась в Ливорно, где объявила, что ей суждено стать женой Мессии. Девушкой она была красивой, волевой и крайне распутной. Когда Шабтай взял ее в жены, его авторитет сильно укрепился.