Владимир Першанин - Спецназ Сталинграда.

– Вон, три буханки для твоих приготовлены, – кивнул Павел Шмаков. – Махорка, сахар. Днем старшина горячее принесет. Вы зачем у него автомат украли?

– Так, ребята баловались, – отмахнулся я. – Пустое дело, говорить не о чем.

– Как с боеприпасами?

– Пока хватает, трофейными пользуемся.

– У Малькова люди вчера хорошо воевали, – порадовал остальных командиров Шмаков. – Ну-ка, Василий, расскажи, как вы отличились.

Я рассказал, стараясь не завираться. О нашем успехе знали многие. Стрельбу из трофейного пулемета и автоматов некоторые принимали вначале за немецкий прорыв. Трофейное оружие и боеприпасы расходовали щедро, а ночью многочисленные автоматы помогли нам сорвать контратаку.

– Вот так, – прокомментировал действия взвода Шмаков. – Умеет Мальков людей организовывать. Начальство обещает награды.

– Много чего обещают. Белье теплое, медали, – стал загибать пальцы командир второго взвода, – и новые шинели тоже.

Шмаков от полноты чувств, зная, медалей вряд ли дождемся, объявил, что мне присвоено звание «старший сержант». Я поблагодарил. Первый и второй взвод тоже воевали неплохо. Грицевич разогнал со своими людьми по оврагу пытавшихся атаковать немцев. На нейтралке осталась стоять легкая пушка, расчет которой перебили. В темноте десантники пробрались к ней и взорвали. Петро Грицевич перевел разговор на более насущные темы:

– Чего картошку не роете? На огородах бульба осталась, хоть и не крупная, но хорошая. У меня ребята ведра три накопали.

Все согласились: картошка – это хорошо, а ординарец Шмакова сварливо упрекнул Петра, почему он не принес хоть немного для командира роты.

– Ребята все поели, – простодушно ответил белорус.

– Обойдусь, – отмахнулся Шмаков и, снова меня похвалив, приказал ординарцу выдать дополнительно для моего взвода три банки консервов.

Пришли двое связистов налаживать телефонную связь со штабом батальона, и мы разошлись. Бойцы во взводе обрадовались хлебу и махорке, а картошку догадались нарыть еще до моего прихода. Оказалась она мелкой, как горох. Варили ее в разных местах на крошечных костерках. Какой-никакой, а завтрак.

Бои в Сталинграде шли в тот период на протяжении от тракторного завода на севере и до Купоросной балки на юге. Это расстояние составляет двадцать километров. Возле балки, а также в устье Царицы немцы укрепились на берегу Волги. Двадцать третьего сентября в бой вступила сибирская дивизия полковника Батюка. В Сталинграде хватало места героям, но очень тесно было трусам.

Если сибиряки дрались упорно, то командир и комиссар 92-й особой бригады удрали через узкий участок реки на остров Голодный. Краснофлотцы в добротных черных куртках шли в свою последнюю атаку, чтобы отбить элеватор. Они показали полное презрение к смерти и в большинстве остались лежать на берегу под сильным пулеметным огнем. Но, меняя раскаленные стволы своих отличных машингеверов, немцы не испытывали радости от временной победы. Такая смелость наводила на печальные мысли о собственной судьбе. Возле тел моряков копошились местные мальчишки, снимая ботинки. Не ищите в этом пренебрежения к погибшим. Просто подступали холода, а дети мерзли.

Советская артиллерия из-за реки долбила немецкие позиции. Взрывы снарядов и осколки кирпичей выбивали вражеских солдат. Даже своя собственная авиация, господствующая в воздухе, уже не утешала. Бомбы часто падали немцам на головы, не помогали многочисленные сигнальные ракеты. Слишком быстро менялась линия обороны, сблизившись до расстояния гранатного броска. Пилоты с запозданием отмечали, что бомбы летят прямо на расстеленные флаги со свастикой – опознавательный знак немецких позиций.

Двадцать третьего сентября командующий шестой армией Паулюс отметил хорошим вином свой день рождения. Генерал маялся застарелой дизентерией. Нервозность обостряла болезнь. В этот период в скором взятии Сталинграда стал сомневаться умный министр пропаганды Йозеф Геббельс. На всякий случай он распорядился прекратить печатать слишком бодрые репортажи об успехах немецких войск в городе.

Вот такие были дни..

Немцы окрестили бой в развалинах Сталинграда крысиной войной. В нашем языке крысы воспринимаются в негативном смысле, что-то скользкое, вороватое, облезлое. В немецком это понятие означает верткого, молниеносного хищника. Именно такой показалась вражеским солдатам война в лабиринте разрушенных зданий, подвалах, подземных туннелях. Здесь отступала на задний план техника. Немцев подавляли своей инициативой наши бойцы, энергичные волевые командиры нового типа, которые не оглядывались на высокое начальство и проявляли постоянную находчивость.

Снайпером становился обычный смелый боец, который, пристроившись у окна, выбивал со ста метров одного врага за другим и умело менял позиции. Даже самый робкий теперь знал: если хочешь прожить дольше, учись воевать и нападай первым. Безжалостная воля Верховного главнокомандующего наглухо перекрыла возможность дальнейшего отступления за Волгу. На всем протяжении наносились контрудары, в них бросали первые штрафбаты и штрафные роты.

Прелюдия крысиной войны происходила на окраинах города в лабиринте оврагов, многочисленных домов, среди камыша и кустарника.

Утром мы снова отбросили немцев. Они отступали, проваливаясь в тину и груды мусора. Мы стреляли сверху, солдаты падали и тонули в зеленой воде. К нам подошло подкрепление, и установилось короткое равновесие. Я сказал Шмакову:

– Убежит Сашка Тупиков, помнишь ведь его родителей? Надо сопроводить парня до дома.

– Иди, – согласился младший лейтенант. – За час обернешься?

– Конечно. Больше разговоров, а парень мается.

Мы направились в сторону его дома. Как я и предполагал, это оказалось нелегким делом. Нас дважды останавливали патрули, расспрашивали, недоверчиво проверяли документы. Впрочем, какие там документы! Красноармейские книжки и комсомольские билеты. Патрули состояли из бывалых солдат. Они безошибочно отличали растерянных беглецов от тех, кто воевал и чувствовал себя уверенно. Выслушав рассказ Сани Тупикова о родителях и сестренках, пропускали.

Третий патруль, который возглавлял лейтенант НКВД, закусил удила и обезоружил нас.

– У тебя откуда пистолет? – допытывался энкавэдэшник.

– Исполняю обязанности командира взвода, а ТТ забрал у погибшего младшего лейтенанта.

– И много навоевали?

– Много не много, а фрицам продвигаться не даем. Весь овраг трупами завален.

– Немецкими, что ли? – недоверчиво интересовался лейтенант.

– Своих мы похоронили.

Я рассказал о последних боях. Никто не перебивал, так как работы у патруля было мало. Лейтенант рассеянно слушал, затем спросил: