Владимир Першанин - Спецназ Сталинграда.

Вскоре серьезное беспокойство стала доставлять вытяжная труба рядом с котельной. Там засели вражеские снайперы и наблюдатели. Наша артиллерия вела огонь из-за Волги, в центре города имелось лишь небольшое количество легких пушек. У немцев батареи стояли на холмах западной окраины города. Они довольно точно обстреливали наши позиции, и мы понимали, что этому помогают наблюдатели.

Когда развалили крышу и часть второго этажа, терпение закончилось. Собрали группу бойцов, Шмаков назначил меня старшим. Комбату Рогожину доложили о предстоящей вылазке, и он приказал ждать саперов. С саперами пришел Георгий Яковлевич Гай.

– Показывай свою трубу, – потребовал он. – Впрочем, я сам вижу.

Кирпичная труба высотой метров двенадцать ничего особенного из себя не представляла. Довольно узкая и неудобная для наблюдателей. Однако ничего лучшего поблизости не было. С нее отлично просматривалась река и наша оборона. Котельную и трубу, которые отмечались на картах, как важный объект, пытались ранее неоднократно отбить. О неудачных атаках свидетельствовали многочисленные мертвые тела. Те, которые к ним поближе, брезгливые германцы убрали. Наши командиры подбирать трупы не торопились. Впрочем, где они были, те командиры? В ста шагах перед нашим домом много дней лежал капитан, судя по званию, комбат или даже полковой командир. Не от хорошей жизни повел он людей в атаку. Его пытались вынести, вплотную к нему лежали несколько тел. Не удалось.

– Что ж вы того капитана не подобрали? – упрекнул нас Гай.

Он разглядел в свой отличный бинокль всю картину боя, его неприятно удивили разлагающиеся у нас под носом трупы. Впрочем, чему удивляться в Сталинграде? Здесь все перевернулось с ног на голову. Дом, в котором мы находились, пытались взять несколько раз, угробили массу народа, а мы отбили его группой из десяти человек, потеряв лишь одного бойца. Правда, за последующие дни потери сильно возросли в связи с артиллерийским обстрелом.

– У меня людей мало, – ответил Павел Шмаков. – Пусть капитан полежит и не обижается.

Сегодняшняя штурмовая группа была также небольшой по составу. Все поняли, что в уличном бою, особенно в ночном, решает не количество. Я опасался: саперный командир начнет лезть в мои дела, но он не рвался командовать штурмом, предоставив действовать мне. Его дело было взорвать трубу.

Подождали до темноты, затем двинулись через развалины. Взлетали осветительные ракеты. По грудам кирпича быстро перемещались черные тени, они искажали видимость. И с нашей стороны, и с немецкой открывали по этим бегущим полосам стрельбу, порой было невозможно отличить стремительные тени деревьев и остатков стен от людей. На полпути капитан Гай остановил саперов. Дальше предстояло действовать моей группе, а затем позвать саперов.

Думаю, что опытного сапера Гая назначили командовать взрывом из-за того, что труба оказалась, как кость в горле. Ее пытались разрушить из «сорокапяток», но кирпичная кладка не поддавалась, а серьезные калибры оставались за Волгой.

Вместе со мной находились Иван Погода, Женя Кушнарев и четверо бойцов. Сколько немцев расположилось в котельной и внутри трубы – неизвестно. Все мы имели автоматы, ползли в легких телогрейках. Кроме того, мы поняли за последние дни, что немцы не очень уверенно чувствуют себя в развалинах. Одно дело – катить на танках под прикрытием авиации и другое – находиться на кладбище разрушенных домов. В отличие от врага, мрачные развалины прибавляли нам злости и решимости.

Ночная схватка закончилась быстро. Гарнизон котельной состоял из пяти-шести человек. Один был убит на месте, остальные убежали, не зная, сколько русских на них напали. Пришел капитан Гай с саперами, начали минировать трубу. Я заметил, что деятельный и смелый еврей сейчас нервничает. Было от чего. Мы находились на нейтралке, никак не наступал рассвет, в любой момент нас могли атаковать. Однако атаку почему-то не предприняли. Освещали нас ракетами и пускали мины, на которые мы не обращали внимания, находясь под защитой толстых стен.

Георгий Яковлевич, непривычно суетливый, тревожно поглядывал на груды кирпича, над которыми поднимался обычный для конца сентября утренний туман. Картина оказалась пострашнее, чем редкие разрывы мин. Мы ждали, что из молочной завесы вот-вот появятся вражеские солдаты, но туман, отступая, обнажал по участкам неприглядную картину смерти и разрушений.

Два дома неподалеку превратились в плоский холм битого кирпича, откуда торчали арматурные прутья, спинка кровати, скрученная водопроводная труба. Ветер колыхнул туман сильнее. На высоте трех метров мелькнуло темное пятно, двигался огромного роста солдат в каске с поднятым оружием. У нас не выдержали нервы, открыли огонь из трофейного пулемета и автоматов. Но страшный трехметровый человек оказался зубцом стены. Верхние кирпичи блестели от осевшей влаги, словно металлическая каска, а оружие представляло из себя обломок водопроводной трубы. Я непроизвольно лязгнул зубами и опустил автомат.

– Ничего страшного, товарищ капитан. Фрицы в тумане не полезут, а у нас пулемет имеется – отобьемся.

Георгий Яковлевич, не разделяя моего оптимизма, поторопил саперов:

– Чего копаетесь. Помощь не нужна?

– Справимся, сейчас заканчиваем.

Между тем туман истончался, уходил в небо, обнажая все более неприглядные картины. Рядом с металлической кроватью лежал на спине красноармеец в гимнастерке, задравшейся до подмышек. Судя по одежде и раздувшемуся животу, он находился здесь не меньше недели и погиб в начале уличных боев. Неподалеку увидел знакомого пехотного капитана, лицо неузнаваемо изменило быстрое разложение, я понял, что он очень молод. Один из тех лейтенантов, которые закончили училище перед войной и быстро проявили себя. Путь смелого командира закончился в развалинах города, о котором он, возможно, не слыхал и который стал теперь едва не главным городом страны.

Три-четыре его помощника, в том числе старшина, прилегли возле своего командира. Пытались вытащить, так рядом с ним и остались. Мелькнуло в голове – надо забрать документы погибших (возможно, они числятся без вести пропавшими), но, приглядевшись внимательно, заметил, что карманы мертвых вывернуты. Георгий Яковлевич Гай смотрел на них прибитым взглядом. Чего он так нервничает, мертвецов, что ли, не видел? Между тем ветер поменял направление и дунул в лицо. У смерти запах гниющей плоти, не только отвратительный, но и угнетающий сознание. Невольно представляешь, как твое живое тело становится разлагающейся плотью. Я вдруг понял: всегда хладнокровный капитан Гай теряет над собой контроль, возможно, чувствует беду.