Михаил Веллер - В одно дыхание

— Да косари от Тюнгура и дальше, — прибавил Третьяк. — Да колхозный, цыгане пасут…

Чифир уменьшил притупленность чувств. Следы дня давали знать себя все сильнее; Сиверин старался не шевелиться. Колька заварил вторяк. Он без надобности поправил на шее монету в пять монго, где всадник с арканом скакал за солнцем.

— Коня ничо ты сделал, — подпустил он сдержанное мужски-лестное уважение.

— Эх, мучений-то сколько. — сказал Третьяк. — Ну, теперь он тебя признал.

— Монгол, — рассудил Милосердов. — Ты его по Уймону не жалей. Нам — дойти только. А там все одно — на мясокомбинат.

— Что — на мясокомбинат? — не понял Сиверин.

— На тушенку, — с каким-то весельем предвкусил Третьяк.

— Чего это?

— Так монгол же, — объяснил Милосердов. — Они нам что поставляют — это мы по фактурам на комбинат сдаем. На тушенку пойдет.

— Своим ходом, — добавил Третьяк.

— Так что отыграется ему твоя шкура, — посмеялись.

— Так он чо, не в табун пойдет? — все пытался уразуметь Сиверин.

— Нет конечно. В табуне скотоимпортские. А это — монгол, по фактуре принят. Да чо те, — все равно только дойти. На-ка, хватани!..

Сиверин ощутил, как он устал. «Раскатись оно все…»

— Устал ты сегодня, — ласково сказал Третьяк. — Пошли отдыхать, ребятки.

Лежа рядом на кочме под одеялом, закурили перед сном. В затяжках выделялись красновато лица и низкий тент.

— А-ахх… — поворочался Третьяк. — Ты не жалей…

— Да я такого зверя в рот и уши, — сказал Милосердов. — Может, Юрка-конюх заместо него другого сдаст, похуже, — предположил, помолчав.

— Может, — согласился Третьяк. — Клеймо только…

— Кто смотрит? Переклеймит… Да он с Яшкой грызться будет, — не станет.

— Это точно… Яшка у него табун держит.

Все отходило, тасовалось… «сам убью…» — поплыло неотчетливо… Сиверин понял, что засыпает, загасил окурок сбоку кочмы о землю и натянул одеяло на голову.

— А и глаз на их семью радовался. И вежливые-то, обходительные: криков-ссор никогда, всё ладом — просто редкость…

И всё — вместе только. В отпуск хоть: поодиночке ни-ни, не водилось; только всё вместе. И почтительно так, мирно… загляденье.

Не пил он совсем. Конечно; культурные люди, врачи оба. Тем более он известный доктор был, хирург, к нему многие хотели, если операцию надо. Очень его любили все — простой был, негордый.

…Они еще в институте вместе учились. И уж все годы — такая вот любовь; всё вместе да вместе. На рынок в воскресенье — вместе; дочку в детский сад — вместе. Она с дежурства, значит, усталая, — он уж сам обед сготовит, прибрано все. Или ночью вызовут его — она спать и не думает, ждет. В командировках — звонит каждый день ей: как дела, не волнуйся.

К праздникам ко всем — друг дружке подарки: одно там, другое… а дочка та вовсе ходила как куколка, ясное дело. И уважительная тоже, воспитанная, встретит: «Здравствуйте, как вы себя чувствуете». Крохой еще — а тоже вот; воспитание. А постарше, и в институте: «Не нужно ли чего, не принести ли?..» Радость родителям — такие дети. Какие сами — такую и воспитали.

Услышишь поди, муж где жену бьет, гуляет она от него, дети там хулиганят… или врачи те же лечат плохо… а эти-то — вот они: и даже на душе хорошо. Ей-же слово.

Поживешь — может, плохого в жизни и больше. Как глядеть… А только, подумать, не в зимогорах ведь, — в таких людях главное. Они основа… настоящая…

— Сюсюканье это… смешно даже. Легкомысленность одна… Не обязательно же — попрыгуньи, стрекозлы; нет… легкомысленность неглубоких натур: как повернется — к тому душой и прилепятся. Растительная привязанность. Тут не постоянство чувств, тут скорее постоянное отсутствие подлинных чувств. Чеховские душечки. Старосветские помещики…

Он мне вообще никогда не нравился: ни рыба ни мясо. В компании пошути — поддержит, погрусти — поддержит: сам — ничего. А она… смурная всегда была какая-то. Два раза прошлись, трах-бах!.. женились… Два притопа три прихлопа…

Не могу объяснить, вроде напраслины… но несерьезно это выглядело, как ах-любовь из плохого кино.

Ну конечно — он фронтовик был, с медалями, — так у нас половина ребят была после фронта. Конечно — четвертый курс, подавал надежды в хирургии, у девочки головка закружилась… много ли такой надо.

Вот друг у него был, Сашка Брянцев — душа парень: веселый, умница… вот бы кому жить да жить… Все опекал его, за собой таскал; тот на все его глазами смотрел.

А в этой — ну что увидеть мог; пустенькая фифочка с первого курса. Улыбнулась ему — и взыграло ретивое.

Нет, я лично их тогда не одобряла. Конечно, у каждой свои взгляды, каждому в жизни свое, но я лично для себя не о таком мечтала. Все-таки о настоящей, глубокой любви мы все мечтали…

И промечтались… некоторые… И наказаны за идеализм дурацкий свой. Засекается крючок, дева старая. И хоть бы ребенка родила, пока могла; дура тупая!..

Да все-то достоинство их — в примитивности характера, видно: хватайся за счастье какое подвернулось и держи крепче, и будь доволен; но уважать за это — увольте…

— И по прошествии двадцати пяти лет окончательно явствует, что парнишка-то нас всех обскакал. И ни-чего удивительного: этот с самого начала свое туго знал.

Начиная буквально с того, что поселился с Сашкой Брянцевым. Брянцев: с кем, кричит, комнату на пару? Этот — тут как тут; набился. Умел влезть. Стал Сашкиным лучшим другом. Сашка-то везде был центральной фигурой — и этот при нем. В любой компании — желанные гости. На практику — Брянцев любого обольстит, завладеет лучшим направлением — и его следом тащит. Конспекты — одни на двоих; причем тут Брянцев не переутруждался. Так тандемом они светилами и были. Но Брянцев-то скорее издавал свет, а этот-то — отражал. Спец по тихой сапе.

Спокоен, упорен, занимался много — это да. Это было. И расчетлив же, клянусь, — на удивление; законченный прагматик, чужд любым порывам.

Грешно говорить, но прикинь-ка. Вот погиб Брянцев, лучший его друг. Единственный даже. Опустим эмоциональную сторону — мы не вчера родились: тут и фронт сказывается, и вообще он эмоциями не перенаделен… не будем драматизировать. А чисто житейски — имеем следующие проблемы. Во-первых (не по значению, а в порядке возникновения), придется вдвое платить за жилье — а денег ох не густо; или пускать кого, малоприятно, друзей нет; или перебираться в общежитие, а среди года не дадут, и независимость не та, условий поменьше и для занятий — а долбил он зверски, — и для веселья — хотя на сей счет он не отличался. Во-вторых: через год грядет распределение, а преимущество в выборе предоставляется семейным с детьми до года; да и двадцать пять лет — возраст, жениться все равно когда-нибудь надо.