Иван Кошкин - За ценой не постоим

— Их же сожгут, — негромко сказал Бойко.

— Может быть, — голос комбрига звучал сухо. — В конце концов это война. Нам еще брать Козлово и Покровское, я не могу все, что есть, потратить здесь.

— Есть! — коротко ответил Кульвинский и пошел к радийному броневику.

Бойко недоверчиво смотрел на генерала. Комиссар привык к тому, что Катуков старается соразмерять задачи и силы, брошенные на их выполнение. Военком знал комбрига как человека, который старается свести потери к минимуму. Сейчас перед Михаилом Федоровичем был военачальник — хладнокровный и жесткий, если не жестокий. Бойко вдруг вспомнил шестое октября, шоссе на Мценск и приказ погибающему батальону: держаться, хоть и зубами. Военком подумал, что за успех наступления можно не волноваться — этот командир вырвет у немцев победу. Но комиссар не мог отделаться от мысли: тот, другой комбриг — веселый, постоянно прищуренный, ему как-то ближе.

— Что-то не так? — резко спросил генерал, поймав взгляд Бойко.

— Нет, — кивнул головой военком, — ты прав — это война.

Снаряд лег совсем рядом — по броне стукнули осколки, даже в танке взрыв ударил по ушам. Внизу снова выматерился Безуглый — сержант боялся, что какой-нибудь кусок железа срубит антенну. Уложить стальной штырь вдоль корпуса радист не мог — командиру нужна связь.

Но этот залп, кажется, был последним, во всяком случае, уже почти три минуты на Марьино не падали снаряды. Похоже, немцы экономили боеприпасы, ограничившись коротким обстрелом. Петров осторожно приоткрыл люк и выглянул наружу. Танки стояли на западной окраине превращенного в развалины Марьино, Гусев ждал приказа атаковать Скирманово. Пехоты видно не было — спасаясь от немецкого огня, мотострелки отошли назад, за выселки. Только теперь старший лейтенант получил возможность рассмотреть как следует поле недавнего боя. Выселки были стерты с лица земли. На месте изб чернели груды обгоревших, изжеванных гусеницами бревен, даже печей не осталось. В подвалах четырех домов немцы оборудовали позиции для противотанковых пушек — из обломков торчали черные от сажи стволы. По одному орудию, похоже, проехал танк, согнув станины, сорвав щит. Петров заметил, что уничтоженные пушки имеют непривычный вид — они казались выше и шире немецких тридцатисемимиллиметровых. Приземистые, на плоских колесах, с тонким резиновым ободом, эти твари с длинными стволами были ему внове. Снега в Марьино почти не осталось. Тот, что не испарился в пламени разрывов, гусеницы превратили в черно-рыжую кашу. Повсюду валялись трупы: одни страшно изуродованные снарядами и танками, другие целые. Старший лейтенант поразился количеству тел в шинелях мышиного цвета. Убитых немцев было, похоже, не меньше, чем наших.

Петров огляделся по сторонам, ища своих подчиненных. «Тридцатьчетверка» Лехмана стояла слева, метрах в пятнадцати, Ленька, как всегда мрачный, сидел на башне, свесив ноги в люк, и сосредоточенно курил. Танк Луппова поместился справа за кучей обломков, между ним и машиной комвзвода втерся неведомо откуда взявшийся БТ-7. Герой Советского Союза вместе со своим водителем осматривал левый ленивец.

— Товарищ старший лейтенант, — позвал снизу Безуглый. — Бурда вызывает.

Петров подключил гарнитуру, и в наушниках, в треске помех раздался голос комроты.

— Иван, сейчас тем же манером пойдем на Скирманово, понял?

— Есть! А кто ракеты пускать будет?

Вопрос был непраздный — штаб полка остался в километре позади, идти придется самим.

— А хрен его знает, — честно ответил комроты. — Слышишь меня?

Наушники разразились каким-то совершенно гомерическим хрипом, словно кто-то бросил на гигантскую раскаленную сковородку сказочный, пудовый шмат сала.

— Слышу! — крикнул Петров.

— В общем, ни хрена не понятно! Слышишь меня? Прием!

— Слышу! Прием!

— В общем, как всегда, первыми Лавриненко, Заскалько и Полянский, потом комбат с мотострельцами, потом мы поползем отстреливать, понял? Прием!

— Есть!

Остается еще как-то сообщить эту новость своим экипажам. Вылезать из машин опасно — сигнал могут дать в любой момент, и придется прыгать между ревущими танками, стараясь не угодить под гусеницу. Кричать бесполезно — после получасового боя в «тридцатьчетверке» любой человек глохнет надолго. К тому же едва ли не половина механиков газовала, не давая остыть двигателям.

— Женька, дай сюда флажки, — приказал старший лейтенант.

Наводчик не пошевелился — он сидел, нахохлившись, и смотрел куда-то вниз.

— Протасов! — крикнул командир.

Младший сержант вздрогнул и посмотрел вверх — лицо у него было испуганное. Петров вздохнул — поведение наводчика в прошедшем бою, мягко говоря, беспокоило комвзвода. Женька двигался медленно, словно во сне, командиру дважды приходилось повторять команды. Что с этим делать — старший лейтенант не знал. Петров не мог понять — трусит Протасов или просто пришиблен своим первым боем, такое случается. Будь у комвзвода время, он бы поговорил с парнем по душам. Хотя, если честно, старший лейтенант не знал, что тут сказать. Если бы Протасов сорвался, как Даншичев тогда, можно было попробовать «вылечить» его по методу покойного Белякова. Но Женька просто сидел, глядя в одну точку, отвечал с опозданием и невпопад — хоть бей, хоть говори, не поймет скорее всего. Да и нет времени на всю эту педагогику. Через несколько минут им, скорее всего, снова идти в бой, думать следовало об этом. Петров решил, что в крайнем случае обойдется сам, а если выйдет из строя рация, посадит на место Протасова радиста.

— Женя, дай сюда флажки, — сказал комвзвода.

Лицо наводчика оживилось, он кивнул, вынул из чехла флажки и подал их командиру, затем, спохватившись, ни к селу ни к городу добавил:

— Есть!

— Страшно? — спросил Петров.

Протасов посмотрел в лицо командиру, словно не понимая, какого ответа от него ждут, затем, видимо, решился и тихо ответил:

— Да.

Но Петров уже не слышал наводчика. Из люка КВ, стоявшего в ста метрах, на окраине Марьино, высунулся комбат и поднял над головой руку с ракетницей.

— Командир, Гусев говорит — сейчас начинаем! — крикнул снизу Безуглый.

Словно в ответ, над Скирманово встали столбы разрывов, и через несколько секунд донесся запоздалый грохот залпа. Рука Гусева дернулась, и над деревней взлетела красная ракета. «Тридцатьчетверки» Лавриненко, ломая обгоревшие бревна, рванулись вперед, за ними, надсадно ревя, поползли КВ. Мотострелки, во время немецкого обстрела отошедшие из Марьино, вернулись и собрались за танками. Немцы немедленно начали кидать мины, в которых, кажется, недостатка не испытывали. Оставаться наверху стало опасно, и Петров сполз в башню, закрыв люк, теперь вся надежда была на радио.