Владислав Бахревский - Тишайший

– Поезжайте к моему дому, там и ждать меня будете, – приказал Андрей вознице и своему воинству. – Да смотрите не оглядывайтесь назад.

А сам повернул коня навстречу свирепому дворянину. Хорошей рысью наезжает. Осадил свою лошадь Кудюм Карачаров, плеть распустил. Ждет, улыбается.

– Засеку.

И вдруг – бах! Конь под Кудюмом Карачаровым заскреб копытом да и рухнул, придавил ногу седоку. Дворня – свора разбойничья – коней в разворот да и улетела.

– Хорошая была кобыла, – сказал Андрей. – Жалко.

Спешился, помог соседу выбраться из-под туши. А тот и стоять не может, не то что идти. И ногу повредил, и уж очень испугался. Впервые с ним этак обошлись.

– Ты меня прости, батюшка! Я на царской службе. А царь приказал мне людей в армию набирать… Да и должник ты мой. Совсем ограбил матушку.

Кудюм Карачаров молчит, на пистолет поглядывает.

Андрей, чтоб не смущать пожилого человека, сунул пистолет за пояс да и повалился ошалевшему дворянину в ножки.

– Прости, батюшка! Прошу руки твоей дочери! Грех у нас с ней приключился.

Подскочил Кудюм, нашел свой арапник да и огрел Андрея по спине. Еще замахнулся, а Андрей саблю наполовину из ножен вынес.

– Один раз – поделом. А второй раз это уже по злобе будет. Садись, батюшка, на моего коня, а я пешком пойду. Сегодня же пусть и обвенчают нас. Мне поутру на службу скакать.

И – диво дивное! – в тот же день повенчали Андрея и Любовь и свадьбу им сыграли. Привезли Матрену Ниловну, сели за столы дубовые. Кудюм Карачаров сначала волком глядел на незваного зятя, а потом отошел:

– Весь в меня! Сокол!

А Любаша так лепесточки все и распустила. Разлука с первым лучом солнца, но – цвела! Как мотылек!

Чтобы за долгую отлучку перед Кондыревым на коленях не ползать, вымаливая прощение, поручик Лазорев принялся рыскать по селам и деревенькам. Сманивал молодых мужиков в казаки. Прельщал деньгами, волей, кафтаном. Спроса у бродяг дорожных не спрашивал, забирал с собой. В Елец Лазорев пришел с двумя сотнями. Городишко едва-едва оживал после двухсотлетнего небытия, а ведь когда-то Батый приступом на него ходил и хромоногий Тимур. Накормив с грехом пополам свое воинство, еду пришлось силой взять, Лазорев обиделся на горожан и решил очистить Елец от лишних людей. Да таковых не сыскалось, но зато в городе была тюрьма. Приступился поручик к целовальнику:

– Сколько у тебя сидельцев?

– Целый год один Васька Барабанщик сидел, а тут наехал воронежский воевода и еще двадцать человек из горожан под замок велел взять.

– В чем вина сидельцев?

– Двое за лошадь сидят. Один продал, другой купил, а в книгу не записали, не уплатили пошлину. Остальные – ловцы бобров и выдр. Правду сказать, поделом сидят, на реках теперь пушного зверя у нас не сыскать, повыбили. Уж больше десяти лет, как указ государев был, чтоб капканов не ставили. Только наши остолопы разве чего понимают? Вот, может, посидят, так и поумнеют… Мне с ними беда. Стражи – один человек. И кормить нечем. Вот и грешу: домой отпускаю сидельцев на обед и на ужин.

– Так я ж тебя спасу! – воскликнул Лазорев. – А ну открывай тюрьму! Всех сидельцев забираю в казаки.

– Да как же это? Им и сидеть-то кому две недели, кому месяц, а кому шесть недель. Один Васька до государева указа.

– Молчи, целовальник! У меня дело государево.

Так и увел всю тюрьму.

Ждан Кондырев обрадовался и Лазореву, и особенно его двум сотням. Теперь в отряде было уже пятьсот человек. Не три тысячи, но уже войско.

Послал Кондырев Лазорева в Курский уезд. Тот походил по городкам, по деревенькам, набрал полсотни человек гуляющего люда. На пятый день прибыли в большое торговое село. В рыбных рядах повстречал поручик мужика. Знакомый будто бы, а кто – не вспомнит никак.

– Ты чей? – спрашивает.

– Как чей? Холоп Кудюма Карачарова!

– А далеко ли отсюда Карачарово-то?

– Да верст сорок будет.

– Сорок верст! Бог ты мой – рукой подать!

И через час уже мчался поручик Лазорев в Карачарово.

Она сидела над омутом, вся в цветах, поглядывала, жмурясь, в слепящую даль заречья. Солнце стояло уже над самой землей, облака пылали будто корочка на февральском снегу.

Она складывала цветок к цветку, взглядывала на ослепительные воды утекающего дня и думала: он примчится по заречной дороге. Только вот когда? И завидовала медведям. Медведи в худое время впадают в спячку… Она опять посмотрела на солнце и увидала пятно. Это пятно было точь-в-точь всадник на коне.

Всадник дал шпоры, закричал, помчался, конь врезался в воду, поплыл, уперся ногами в берег, прыгнул…

Она и во сне такого не видала: Андрей подхватил еe с земли и держал на руках уж так бережно, словно аленький цветочек, и конь шел куда тому вздумается, потому что им не было до него дела.

– Любушка, – шептал Андрей. – Любушка!

С тремя сотнями веселого бродячего народа входил поручик Лазорев в солдатский городишко Воронеж. Ворота были открыты, у ворот ни одного стражника.

Лазорева охватила тревога.

– А ну, прибавим шага! – приказал он своему воинству.

Вскоре со стороны съезжей избы стал слышен гул встревоженной толпы.

«Бунт, что ли?» – подумал Лазорев и скомандовал:

– А ну-ка, разберите, братцы, заборчик. Чтоб у каждого в руках было чем по балде угостить.

«Братцы», утомленные ходьбой, воспрянули духом: солдатская жизнь начиналась интересно.

Перед съезжей избой, где заседал воронежский воевода, а теперь еще и Ждан Кондырев, творилось дело немыслимое. Толпа дворян, вооруженных дубьем, тузила стрельцов, пробиваясь к дверям. На крыльцо выбежал воевода, что-то покричал, но его огрели слегой, и воевода кинулся назад в съезжую избу и юркнул в подполье, оставив Ждана Кондырева с глазу на глаз с рассерженными дворянами.

– Отдай наших мужиков! – требовали дворяне. – Сумел сманить – сумей вернуть, а не то разорвем.

В съезжую избу уже тащили попа взять с Кондырева «крестное целование» в том, что он вернет мужиков и впредь сманивать не станет. И пришлось бы Кондыреву целовать крестик, но тут поспел Васька Барабанщик.

– Люди! – орал он. – Царь нам волю дарует, а дворяне волю воруют! Бей дармоедов!

И застрелил из пистолета дворянина, поставленного дворянами на крыльце, покуда не совершится крестное целование.

Дворянин рухнул, кровь залила ступени. Васька пальнул из второго пистолета в дверь, дворяне стали прыгать из окон, и тут на площадь примчалась ватага Андрея Лазорева.

Ждан Кондырев пришел в себя и, человек государственный, сообразил, кого казнить, кого миловать.

Схватили Ваську Барабанщика.

Поставили к задней стене съезжей избы, и сами казаки расстреляли его из пищалей, заплатили дворянам за кровь кровью.