Василий Седугин - Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью

– И чем кормишь работников, повариха?

Она ответила улыбкой на улыбку, проговорила степенно:

– Похлебка гороховая с мясом. Может, и тебе, боярин, чашку налить?

– Не откажусь, коли от чистого сердца.

– По-другому не умеем.

Подходили плотники, она наливала им в чашки, они садились на разбросанные чурбаки, принимались за еду.

Федор выхлебал чашку, поблагодарил:

– Спасибо, хозяюшка. Готовишь очень вкусно.

– А какие Авдотья пироги печет! Пальчики оближешь, – раздался голос одного из плотников.

– А тебя потчевала? – спросил другой.

– А как же!

– Может, вы их вместе пекли?

– Может, и так!

Раздался хохот.

– И-и-и, охальники! – устыдила их Авдотья. – Несете такое, слушать противно! И не стыдно наговаривать на человека?

– Да полно тебе, Авдотья, – миролюбиво проговорил один из работников. – Чего с нас взять? Мужики и есть мужики. Язык-то без костей!

Федор усмехнулся и пошел по своим делам, а перед глазами стояла ладная фигурка Авдотьи, и мысли невольно вновь и вновь возвращались к ней. Он вдруг почувствовал смутное влечение к этой женщине. Что значит долго не видел жены!

На другой день он вновь заявился на обед, бочком-бочком подступил к поварихе, сказал игриво:

– Понравилось мне вчера твое варево. Не против бы похлебать с тобой из одной чашки!

У нее на щеках выступил багрянец, а глаза потемнели. Она ответила глухо:

– Небось боярин развлечение ищет? Так лучше бы с кем-нибудь другим позабавился.

Кровь бросилась в лицо Федору. Он пробормотал что-то невразумительное, съел свой обед в сторонке ото всех и больше к костру не заявлялся.

Целый месяц мотался он от города к городу, вникал в дела, поторапливал, подгонял, распекал нерадивых. Он уже успел забыть про этот случай, как неожиданно под вечер, возвращаясь к дому воеводы, услышал знакомый голос:

– И что боярин обходит нас стороной? Аль чем обидели невзначай?

Федор оглянулся: Авдотья! Такая же стройная и ладная, только еще более красивая лицом в трепетном свете заходящего солнца. Он почувствовал, как грудь его стала заливать нежность, но не подал вида, ответил:

– Замотался совсем. А ты мужиков ужином накормила?

– Ужинают они по домам. Я только обед им готовлю.

– Я до сих пор твой гороховый суп вспоминаю…

– Ишь ты! Даже не ожидала, какой уважительный у нас боярин.

– Да что – уважительный! Я правду говорю.

Он хотел было добавить, что будет не против, если она пригласит его к себе отужинать, но побоялся обидеть и промолчал.

Она некоторое время постояла, потом, чуть вздохнув, проговорила:

– Что-то заболталась, меня ведь дети ждут.

И ушла.

И вот с этого момента стал думать о ней Федор все чаще и чаще. Узнал, где стоит ее дом (в маленьком городке это было сделать нетрудно), часто – надо и не надо – проходил мимо, надеясь нечаянно встретить. Порой совсем было уже решался зайти, но в последний момент передумывал и завертывал обратно.

В конце мая, в последний день Ладиной седмицы по старой вере и в день поминовения святых Бориса и Глеба по христианской вере, собрался и стар, и млад на лугу возле Волги. Располагались на лужке семьями, раскладывали еду и питье, варили на кострах различное кушанье, праздновали, веселились. Молодежь завела хороводы.

Со скуки пошел на луга и Федор. Не спеша прогуливался, поглядывал на народ. Его звали то к одной семье, то к другой. Он не отказывался; отдав должное, шел дальше. И вдруг словно по сердцу:

– Боярин, загляни и к нам, не побрезгуй угощением!

Так и есть: Авдотья! На травке разложена цветная скатерть, на ней хлеб, жареная рыба, кусочки мяса и глиняный кувшин, наверняка с вином или медовухой. Рядом с ней резвились два мальчика.

У него от выпитого вина, а больше от ее ласкового, приветливого взгляда приятно закружилась голова и теплом обдало грудь. Он чуточку поколебался, почему-то опасаясь первого шага, но потом решительно направился к ней.

– Мир вашему семейству! Принимайте гостя.

– Присаживайся, боярин. Чем богаты, тем и рады. Дети, угощайте дядю.

Младший тотчас стал накладывать перед Федором всякой всячины, но старший набычился и отвернулся.

Они с Авдотьей выпили, стали закусывать.

– Славная у тебя медовуха! – похвалил Федор.

– Тогда наливай еще.

– Я уже достаточно захмелел. Много знакомых пришлось встретить, прежде чем увидел тебя.

– По тебе незаметно.

– Перепьешь, завтра тяжело будет на работу являться.

– Денек дома отдохнешь. Кто над тобой стоит? Сам себе хозяин.

– За работниками глаз да глаз нужен. Дело-то государственное!

– Мужики стараются. Хвалят тебя, боярин. Говорят, хоть и требовательный ты с ними, но справедливый.

Чувствовал Федор, что немного привирает Авдотья, стараясь угодить, но была приятна ее лесть, и он не стал возражать, а принялся в свою очередь хвалить ее угощение.

Разговор у них получился непринужденный и простодушный, будто были они знакомы друг с другом давным-давно. Стало уже темнеть, когда он спохватился:

– А где твои дети?

– Вот те раз! – удивилась она. – Я их к родителям отправила. Неужто не помнишь?

– Видно, разум вино застило, – смущенно оправдывался он. – Провал в памяти случился.

– Тогда пора домой собираться.

– А чего собирать? Все кушанье съели, осталось кувшин с бокалами в скатерть завернуть.

– Вот какие мы с тобой, боярин, хорошие едоки!

– Глянь: и народ почти весь ушел. Одна молодежь гуляет.

– Может, и нам похороводиться?

– А что ж! Душа молодая.

– Да нет уж. Отошло наше время – хороводы водить!

Пошли в город, поддерживая друг друга. Возле своего крыльца Авдотья на мгновение замешкалась, но потом легонько подтолкнула его к двери дома, сказав:

– Ладно, входи, чего уж там…

На другой день со всеми своими пожитками Федор перешел к ней. С младшим сыном, пятилетним Петром, он быстро сдружился, но старший, семилетний Игнатий, долго дичился его и не хотел разговаривать. Авдотья как-то сказала:

– Отца своего очень любил. Забыть не может.

Разъезжая по городам, Федор обязательно заворачивал на рынки, покупал что-нибудь повкуснее для ребятишек, баловал игрушками, приобретал одежонку. Постепенно и Игнатий в своих отношениях с ним заметно оттаял, перестал бычиться. Впрочем, мать вскоре объявила:

– Договорилась я с сапожником Ведомыслом, берет он его к себе в ученики. Научится, место отцовское в мастерской займет.

Во дворе у них стояла избушка, в которой трудился Степан Овражный, бывший хозяин дома, тачал обувь. Сейчас она вместе с сапожным инструментом была закрыта, ждала нового мастера – старшего сына Игнатия.