Анатолий Брусникин - Беллона

Связной от лорда Альфреда ждал Бланка в Симферополе. Из секретной депеши Лекс и узнал о ранении генерала, на чье покровительство рассчитывал. В письме также сообщалось, что Тотлебен вывезен из обстреливаемого города в долину Бельбека, в покойное место. «Молю Бога, чтоб сей джентльмен дожил до твоего прибытия и успел пристроить тебя на хорошую должность», — писал Лансфорд в своей шутливой манере, однако сквозь легкость тона проскальзывала тревога.

Молитва была услышана: умирать Тотлебен, кажется, не собирался. Он был слаб, бледен, изможден, но Лекс застал его сидящим над картой укреплений, с циркулем в руках. Эдуард Иванович работал.

Еще год назад этот человек был мелкой сошкой, безвестным инженерным подполковником, а сейчас его имя гремело на весь мир, причем в России Тотлебена называли «ангелом-хранителем» Севастополя, а в Европе — «злым гением». Колдовским чутьем он предугадывал пункты, по которым союзники намеревались нанести очередной удар; фортификационные решения Тотлебена были парадоксальны, саперная фантазия неиссякаема. Он не только придумал и организовал сухопотную оборону беззащитного города, но еще и произвел переворот в военно-инженерной науке, доказав, что обычная глина с песком дают куда лучшую защиту, чем камень или кирпич. Благодаря Тотлебену город уподобился бессмертному Фениксу: испепеляющий огонь невиданных в истории бомбардировок был Севастополю нипочем, всякий раз он восставал из праха таким же неприступным.

Пока генерал читал письмо Низи, благоговейно шевеля губами, Лекс составил о своем предположительном покровителе первое впечатление. Оно получилось неожиданным.

Бланк ожидал увидеть человека скромного, возможно, чудаковатого или даже слегка нелепого — какими обыкновенно воображают технических гениев. Тотлебен же, за вычетом бинтов, оказался франт: выглаженный сюртук, свежайшая сорочка, височки тщательно подвиты а-ля царь Николай, редкие волосы на ранней проплешине уложены искусным зачесом. В помещении царил идеальный порядок, даже на письменном столе справочники, схемы, чертежные инструметы были разложены, словно по нитке.

Особенный интерес представляла тонкая игра выражений, что сменялись на осунувшемся лице героя в процессе чтения: сосредоточенная погруженность, торжественность, умиление. И мимолетные взгляды на петербургского посланца — замечает ли, с каким глубоким чувством изучается августейшая эпистола.

«Далеко пойдет, — подумал Лекс. — Сочетание гениальности с политичностью — чтоб и дело хорошо исполнять, и перед начальством стелиться — это встретишь нечасто».

Растроганно высморкавшись, генерал вдруг перешел на немецкий.

— О мой Бог, до чего мне осточертел этот райский уголок! Если б вы только это знали, милый барон! Всё мое существо рвется туда, туда! — Генерал показал в южную сторону, где, в десятке верст, располагался Севастополь. — Но доктора, увы, не обнадеживают. Малейшее нарушение режима чревато потерей ноги и даже смертью… Его императорское высочество пишет, что вы получили инженерное образование в Германии. Где же именно?

«Он принимает меня за германца — из-за фамилии, — догадался Лекс. — Потому и заговорил на немецком». Немцем был отдаленный предок Бланков, приехавший в Россию в петровские времена, однако семья давным-давно обрусела и своим родным языком Лекс почитал русский. Точно так же, без малейшего иностранного акцента, изъяснялся он на английском и французском. Его принимали за местного уроженца и в Англии, называя «мистером Блэнком», и во Франции, где он превращался в «мсье Блана», а в Германии «герр Бланк» или «герр барон» звучало тем более автохтонно — нет, по-русски это называется «автентично».

Услышав ответ на превосходном хохдойче, Эдуард Иванович, чей остзейский диалект звучал несколько провинциально, снова перешел на русский — и с «барона» на «Александра Денисовича». Этот господин явно не любил невыигрышно смотреться даже в мелочах.

Но небрежная ловкость, с которой генерал проэкзаменовал собеседника, вызывала уважение. Оставаясь в рамках светского разговора, как бы между делом, Тотлебен задал несколько вроде бы случайных, а на самом деле ключевых вопросов, дающих ясное представление о военно-инженерной опытности великокняжеского протеже. После девяти месяцев бастионно-окопной войны Лекс, конечно же, выдержал эту осторожную проверку без труда.

— Вот что значит настоящее германское образование! — воскликнул довольный Тотлебен. — Даже гражданскому инженеру дать столь капитальную подготовку в саперном деле! Теперь я буду еще более высокого мнения о Дрезденской академии.

Следующая фраза свидетельствовала о том, что Эдуард Иванович окончательно уверился в немецком происхождении молодого инженера:

— И они еще ворчат, что я со всех сторон окружил себя «немчурой»! Да что б я делал без моих Гарднера и Геннериха? Если б нашелся хоть один Иванов или Петров такого же уровня знаний, я взял бы русака с дорогою душой! Но ведь нету толковых, ни одного!

«Думает, что мне приятно это слышать, — подумал Лекс. — Собаке дворника, чтоб ласкова была… А насчет отсутствия толковых Петровых-Ивановых что-то сомнительно. Вероятно, герр генерал нарочно не дает выдвинуться инженеру с русской фамилией. На что Тотлебену конкурент? В славянофильской империи Петров или Иванов будет принят на ура и, пожалуй, затмит курляндского Эдуарда Ивановича. На немецкое засилье в Петербурге и Москве морщатся. Стало быть, очень кстати, что я — Бланк».

С инженерной темы генерал повернул на столичную. Подробно, всё с той же умильной улыбкой, принялся расспрашивать о Николае Николаевиче, о государе, о дворцовых новостях. Понятно: прощупывает, до какой степени молодой человек вхож в высшие сферы. К сожалению, рассказать было нечего, а признаваться в своей отдаленности от петербургского света вряд ли стоило. Поэтому Лекс отвечал скупо.

Оказалось — правильно сделал. Именно эта лаконичность произвела на Тотлебена самое сильное впечатление. Он привык к тому, что столичные гости хвастают связями и знакомствами, а коли человек с таким рекомендационным письмом уклончив в ответах, то значит, ему самоутверждаться не нужно.

Проницательно сощурившись, Эдуард Иванович умолк и про жизнь в эмпиреях более не спрашивал.

— Между нами говоря, — сказал он доверительно, после паузы, — все севастопольцы не устают благодарить великого князя за избавление от Меншикова.

— Его высочеству это известно, — обронил Лекс с непроницаемым лицом, однако развивать тему не стал.

Возможно, именно эта реплика окончательно разрешила сомнения генерала.

— Мой августейший начальник просит — а вернее, приказывает, ибо просьба его высочества равносильна распоряжению — приискать вам место, достойное вашего патриотического порыва…