Наталья Павлищева - Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без

Весь свет с интересом следил за долгой дуэлью наглого красавца француза и первой красавицы: кто кого, сумеет заполучить Дантес Наталью Николаевну или нет? И кто теперь поверит, что не сумел?

И вдруг Пушкину стало не по себе: но ведь следил и он тоже? Да, был занят денежными делами, да, любые попытки объяснить, кто таков Дантес, Наташа восприняла бы как проявление ревности, да, он был бы смешон, попытайся оградить ее от любых встреч с французом еще тогда, полгода назад, согласись на переезд в деревню или хотя бы в Москву. Петербург стал бы болтать, что он просто испугался за честь своей жены, побоялся быть рогоносцем.

А теперь не будет, теперь сплетен разве будет меньше? Завтра же по всем салонам разнесут гадкую шутку Дантеса, порочащую честь Натали Пушкиной. Как после этого появляться в свете ей? Почему за своими делами он совершенно забыл о достоинстве жены? Почему, сначала приучив ее рассказывать все без утайки, советоваться по каждому поводу, в самый решающий момент он вдруг остался в стороне, словно стоял, сложив руки на груди, и наблюдал, как его жена пытается спастись сама? Почему оставил ее безо всякой помощи?

Да, поверил, когда рассказала о подстроенном свидании, поверил, что невиновна, что и не мыслила зайти дальше, чем просто выслушивание комплиментов… Потом даже вызвал подлеца на дуэль. Но ведь дал себя уговорить, позволил продолжить унижать свою Мадонну. Какой же он защитник, если оставил ее одну без помощи в самый трудный момент?

А сейчас? Заперся у себя в кабинете, все так же бросив жену в одиночестве. Где Наташа? Неужели уже спит?

Она оказалась в кресле все в том же бальном платье. Просто сидела в темноте и молча плакала… Горько-горько… От унижения, от непонимания, как исправить ситуацию, что вообще делать дальше, как жить.

– Наташа… Ты ни в чем не виновата…

Эти слова он позже повторит многократно, но будет поздно. Доказывать свою невиновность Наталье Николаевне предстоит всю жизнь. И не просто жизнь, и через много десятилетий после ее смерти потомки будут мусолить каждую оброненную фразу, каждую услышанную ею, всяк на свой лад расценивать ее роль в несчастье Пушкина, но мало кому и очень не скоро придет в голову подумать о том, каково было ей самой.

– Я убью его…

– Нет!

И снова всколыхнулась горячая кровь:

– Жалеешь?!

– Саша, у нас дети…

Он почти схватился за голову. И в эту минуту она оказалась в тысячу раз чище и лучше его самого. Он думал о чести, об оскорблениях, о наказании обидчика, а она – о детях, о тех четверых малышах, которых еще надо вырастить и воспитать.

Но эта-то мысль и была самой страшной. За всеми перипетиями, связанными с Дантесом, он словно забыл о том, что ждет его с денежными делами. Вот от чего хотелось застрелиться самому. И никакой Дантес не нужен.

Через неделю предстоит выплачивать десять тысяч плюс проценты Юрьеву, тот клещ цепкий, если дал, возвращать надо в срок, иначе взыщет насильно. Прошлый раз удалось отделаться «медной бабушкой», больше никаких «бабушек» нет. И Наталье Николаевне чуть позже надо возвращать свою часть, которую брала для оплаты бумаги и на расходы к Рождеству…

За квартиру не плачено за эти три месяца, и за следующие тоже платить нечем…

Пушкины были должны всем: Волконской, в чьем доме снимали квартиру, ростовщикам, лавочникам, каретнику, портным, даже слугам… Всем, и никаких денежных поступлений в ближайшие месяцы не предвиделось. Одних картежных долгов накопилось больше 90 000 рублей…

Банкрот, он во всем банкрот…

Содержать семью не способен, управлять имениями тоже, даже издавать журнал такой, чтобы раскупали, тоже не может. Исписался… так, кажется, твердили в последнее время? Прокормить детей не может. И жену защитить от оскорблений тоже не может!

Кулаки сжались от злости сразу на все: на судьбу, на невнимание и непонимание даже друзей, на безвыходность положения и, конечно, на Дантеса.

– Ты не виновата… я что-нибудь придумаю…

Днем она снова сидела у его ног, положив головку на колени, а Пушкин гладил чудные волосы жены. О чем он думал? Уже ни о чем, наступило какое-то бессмысленное ожидание, словно дошли до черты и вот-вот откроется нечто за поворотом, что разом разрешит все вопросы, сомнения, сразу найдется какой-то выход, пусть даже самый страшный.

Барон Геккерн услышал каламбур приемного сына, отпущенный в адрес Пушкиной, на следующий день. Услышал и пришел в ужас:

– Жорж, ты с ума сошел! Это верная дуэль!

Тот гадко усмехнулся:

– Эта обезьяна все стерпела. Проглотил молча.

– В лучшем случае тебе откажут не только от дома Карамзиных, но и от всех остальных. Ты понимаешь, что будет, если о защите попросит не Пушкин, а его супруга?!

– Кого попросит?

– Жорж, ты идиот? Императора! Ты нанес прямое оскорбление женщине, которая нравится его величеству, ты хоть это понимаешь? Одно дело дразнить ее мужа, и совсем другое – прямо оскорбить Пушкину.

Дантес струсил, но вида старался не подавать.

А барон Геккерн задумался. Размышлять было над чем. Жорж действительно повел себя возмутительно. Сначала связался с этой Екатериной, старой девой да еще и далеко не красавицей, которая быстро оказалась в интересном положении. Теперь вот перешел к открытым оскорблениям Пушкиной. Барон досадовал на неуемность и глупость своего приемного сына. Только-только удалось переломить мнение света в свою пользу, в этом сыграла роль неуживчивость самого Пушкина, не принимавшего Геккернов в доме и отказавшегося иметь с ними хоть какие-то отношения. Геккерны уже почти стали выглядеть безвинно обиженными, а таких в России любят, и вот теперь Дантес умудрился все испортить.

Барона взяло зло: куда его русская жена смотрела-то? Почему она не одернула своего зарвавшегося супруга, почему позволила говорить лишнее?

Если разозленный Пушкин все же вызовет Дантеса на дуэль, то карьера не только Жоржа, но и самого Геккерна будет закончена.

– А как повел себя Пушкин на балу?

Жорж в ответ пожал плечами:

– Никак. Они почти сразу уехали, господин рогоносец был на супругу зол…

– Рогоносец?! Ты смеешь так называть мужа женщины, которая тебе не далась?

– Это дело времени.

– У тебя нет этого времени, нет, Жорж! Если Пушкину придет в голову вызвать тебя на дуэль снова, то придется стреляться.

– Не вызовет…

Геккерн почти схватился за голову.

На следующее утро барон неожиданно пришел с визитом к Пушкину. Он куда умнее и опытнее своего приемного сына и прекрасно понимал, что поведение Жоржа было откровенно гадким, даже по меркам ко всему привыкшего света, немного погодя это осознают все, и, как бы ни морщились от Пушкина, Геккерны будут выглядеть не лучшим образом. К тому же барон помнил, что у Натальи Николаевны есть возможность попросить заступничества у императорской четы, а это грозило уже крупными неприятностями. Как бы императрица ни любила своих кавалергардов, прилюдно оскорблять красивую женщину она не позволит.